«Мы начали писать песни, вдохновлённые творчеством Джорджа Харрисона, поэтому прежде всего обращали внимание на тексты, – вспоминал Боб. – Поскольку аппаратуры у нас не было, то сочинение песен оказалось единственным занятием».

Почувствовав, что игра пошла по крупному, общие знакомые попытались приютить музыкантов у себя дома. Но вскоре выяснилось, что терпение соседей не бесконечно. Особенно их раздражали гулкие удары барабанов, от которых хрустальные бокалы вываливались из румынского серванта, а фарфоровые слоники начинали движение в сторону африканской саванны. Чтобы не случилось скандала, «Аквариуму» приискать новое место, где можно было играть и хранить инструменты. И – о чудо – вскоре такое пристанище нашлось.

Как пророчески пел беглый бард Лёша Хвостенко, «над небом голубым есть город золотой». Именно его случайно и обнаружили молодые битники в загородном Зеленогорске. Там, на берегу Финского залива, в помещении бывшего пансионата «БельВю» расположился двухэтажный Дом пионеров, где авантюрным образом обосновался бездомный «Аквариум».

«Современные группы даже представить себе не могут, что в Ленинграде нам совершенно некуда было деться, – объяснял Гребенщиков. – И приходилось ездить в Зеленогорск, куда нас пустили вообще непонятно как».

Спустя полвека я поинтересовался у Джорджа, насколько извилист был этот маршрут. Как выяснилось, «дорога к храму» оказалась более сложной, чем можно было представить.

«Из дома мы добирались на метро до Финляндского вокзала, а оттуда минут сорок ехали на электричке, – улыбался в густую бороду слегка поседевший барабанщик “Аквариума”. – Потом на автобусе надо было проехать ещё несколько остановок… Целая эпопея на полтора часа езды в одну сторону. Но, поверь, нам было ради чего это делать. Тогда это был временный, но по своему приятный отрезок нашей жизни».

***********************************************

Итак, где то у чёрта на куличках новоиспечённая рок группа стала проводить первые репетиции. Проблемы отсутствия звукоинженера и перспектив, строго говоря, никого не волновали. Играли что придётся и на чем придётся. На бэк вокал решили позвать знакомых студенток, которые орали всё подряд – от песен «Аквариума» до каверов The Beatles. Со стороны это напоминало то ли утренник в дурдоме, то ли несфокусированное безрассудство.

«В тот период ценность музыки заключалась не в том, что её можно было слушать, а в том, чтобы мы могли её играть, – вспоминал Борис. – Поэтому попытки создать что то, что можно слушать, начались раньше, чем мы научились брать гитару с рабочей стороны. Мы репетировали, писали песни и, сами того не зная, ожидали чудес».

Поймав из космоса очередную вибрацию, юные битники сочинили псевдохиппистскую «Арию шузни, влюблённой в джинсню», в которой позднее были обнаружены следующие строки: «Как тяжело твоей касаться бахромы и клёши ощущать прикосновения, / Но верю я, наступит то мгновенье, когда с тобой соединимся мы».

Вскоре Джордж написал поэму про реальную реку Оккервиль, а Борис придумал к ней музыку. В итоге у приятелей получилось неброское хоровое пение: «Я сдох поутру на реке Оккервиль, и труп мой упал в реку Оккервиль».

«Нас серьёзно злило, что на русском языке нет песен о том, как мы живём, – досадовал Гребенщиков. – Были Окуджава и Высоцкий, но они пели не о нас. И существовали Харрисон и The Beatles, которые пели о нас, но на английском. А хотелось слышать правду о нас – и не только в словах, но и в звуках.