Несмотря на то, что у Гребенщикова оставался тяжёлый осадок от сессии «Равноденствия», он дал согласие на эту авантюру – фиксировать новые песни в государственной студии.

«Первоначально нам хотелось отыграть весь материал “живьём”, – рассказывал Зубарев. – Но тут началась мощнейшая психопатия. Технические условия никакие, провода длиной сорок восемь метров, ни один сигнал до пульта не доходит… Какой микрофон ни ставь, от звука гитары и скрипок там не остаётся ничего. Криминал полный».

Вести дискуссию о саунде альбома «Любимые песни Рамзеса IV» достаточно сложно, особенно – прослушав в самом начале пластинки запись детского хора.

«Мы едва с ума не сошли, пытаясь зафиксировать на плёнку песню “Лётчик”, – вздыхал Сакмаров. – Мы не справлялись ни с аппаратурой, ни с мальчиками, которые носились по студии, как молекулы. И решили, что пусть они быстрее запишутся и пулей валят домой».

Выбор тон ателье «Ленфильма», представлявшего собой огромный холодный зал, оказался ошибочным. Саша Титов утверждал, что с отрицательной аурой социалистического предприятия музыканты боролись как могли. Задымили студию индийскими благовониями, но от этих изнасилованных стен веяло скорее тяжёлыми опусами Вагнера или симфониями Шостаковича, чем психоделическими мотивами Махавишну.

«Альбом “Любимые песни Рамзеса IV” мы записывали только что сформированным составом, – вспоминал звукорежиссёр Саша Мартисов. – Музыканты, стиснув зубы, работали без комбиков и с какими то очень странными барабанами. Это было тяжёлое испытание для всех – рок группа и техперсонал “Ленфильма” друг друга просто не понимали».

«Во всём была виновата не студия, а конкретный урод по имени Миша, который этим богатством заведовал, – жаловался мне впоследствии Гольд. – Он перепился настолько, что не знал, как у него работает многоканальный пульт Mozart. В результате Мартисов должен был осваивать технику прямо по ходу записи. Было очень мало внутренней организации, и все понимали, что “Ленфильм” – это плохо, но оставалась надежда, что это стечение обстоятельств можно побороть».

Когда инструменты и вокал оказались прописаны, неожиданно выяснилось, что микшировать это богатство на «Ленфильме» просто невозможно. Пришлось перетаскивать болванки в студию «Мелодии» – к звукорежиссёру Юрию Морозову, который в свое время отказывался работать над «Равноденствием». В тот момент хиппи мистик отмечал двадцатилетие выхода своего культового магнитоальбома «Вишнёвый сад Джими Хендрикса». Тряхнув длинными волосами и сбросив сигаретный пепел на пол, Морозов прослушал исходники и негромко молвил: «Большая часть сигналов у вас запорота, но я сделаю всё, что смогу».

Увы, даже после его ювелирной работы звук на «Любимых песнях Рамзеса IV» оставался сухим и невыпуклым. Несмотря на присутствие индийской тампуры и обратного рояля, аквариумовская психоделия напоминала не концептуальный альбом, а репетиционную запись, сделанную в полевых условиях.

«Абсолютно гениальная по замыслу и аранжировкам пластинка была убита по звуку, – с болью в голосе отмечал Сакмаров. – Она должна была получиться на уровне тяжёлых психоделических номеров в духе The Beatles и Хендрикса… В итоге как гашишный диск он звучал идеально, а как кислотный – не дотягивал».

«На “Рамзесе” мы развернулись вовсю, так в России никто не делал, – утверждал БГ. – Мы пошли на чудовищные расходы, чтобы сделать всё по настоящему.