«Олег Евгеньевич был для нас большой фигурой из мира общепринятого искусства, – смеялся Гребенщиков. – И то, что он обратил на нас внимание и захотел послушать, было крайне неожиданно. Мы с удовольствием и песни пели, и разговаривали, и вместе пили. Он выглядел страшно серьёзно, очень могущественный человек, который сразу наобещал нам тридцать коробов всего на свете».

В артистической среде Олег Евгеньевич был известен не только как сценарист фильма «Звезда пленительного счастья», но и как суровый воспитатель дочери – фортепианного вундеркинда Полины Осетинской.

«Мы тогда не знали, что он – великий сценарист, – рассказывал Фагот. – Пока после одного из концертов это существо не заявило покровительственным тоном: “Хорошо, я беру вас!” И первое, что он сделал, – засунул Борьке в рот камни и заставил его петь!» Сам Осетинский подобные действия называл «постановкой дикции» и «работой с интонированием». Приехав на съёмки, он арендовал в «Прибалтийской» роскошные апартаменты и пригласил в гости Гребенщикова и Науменко. Особо сильное впечатление на них производило то, как лихо Олег Евгеньевич рассуждал о творчестве Дебюсси, свободно цитировал Вертинского и панибратски хороводился со столпами отечественного кинематографа.

«По своей натуре я не чистый художник, а скорее криэйтор и педагог, – комментировал свои действия Осетинский. – Я пытался научить Бориса и Майка, как правильно петь, играть, редактировать тексты и музыку. Я менял им имидж, ауру, кормил, поил, составлял программы – в общем, шла “отделка щенков под капитанов”».

Здесь надо отдать Олегу Евгеньевичу должное – возился он с музыкантами на износ. С утра они приходили к нему в гостиницу и работали по 10–12 часов в сутки. За несколько месяцев новоявленному «тренеру личностного роста» удалось вывести молодых поэтов на более представительный уровень.

«Любезнейшая официантка привозила на тележке омлеты с вареньем и икру, – делился воспоминаниями Осетинский. – Боря доставал гитару и, прихлёбывая хороший армянский коньячок, – начинал петь. “Голос, голос! – большое дыхание, вибрато, глиссандо, подъязычная кость, мягкое нёбо, губы, атака, рубато, пикьяре, тембр, крещендо, фразировка, интонация, пауза, субито… менять, править, отделывать!” Гребенщиков был самоуверен, он брыкался, но преодолевал самолюбие и быстро схватывал нюансы. “Гениально! Это работает! Целую твои ноги!” – восторженно кричал он в телефон, когда я, уезжая, контролировал результаты из Москвы».

Впрочем, многие музыканты «Аквариума» воспринимали это сотрудничество крайне ревниво. На мои вопросы об Осетинском все старожилы реагировали супербурно – начинали раздражаться и строить конспирологические теории.

«Когда на нашем горизонте появился Осетинский, случилась катастрофа, – эмоционально говорил мне Сева Гаккель. – Майк, так же как и Боб, мгновенно попал под его обаяние. Безусловно, это было каким то наваждением. Он просто над ними издевался и совершенно парализовал их волю. В первую очередь он искусил их достатком и пообещал, что выведет в московскую элиту».

В этом контексте меня особенно поразил невозмутимый Родион, обладавший способностью не помнить ничего из того, что ему не интересно. Я уже был готов поверить в избирательную особенность человеческой памяти, пока не попытался узнать его мнение про Осетинского.

«Я видел этого человека на дне рождения Гребенщикова, – хмуро поведал Родион. – И мне он показался менее убедительным, чем наш Игорь Лонский, который учился на физическом факультете и был тогда, возможно, менее состоявшимся.