Несколько тысяч лет в камне… какой великий маг заточил его туда, и зачем — Тео не знала. Знала только, что пятнадцать лет назад, когда она только-только стала ученицей у Ольсена, Серого мага, она нашла в пещерах обломок скалы, который пел песни. Язык был нечеловеческий, но она почему-то поняла, о чем говорилось в этой песне — о тоске, мучительной и неизбывной. О тяжелых сводах, что окружают со всех сторон, и давящей на сердце тьме. О тьме и сводах она и сама могла бы спеть в тот момент, потому что вход в пещеру завалило — она никогда не смогла бы с уверенностью сказать, что это было не делом рук Ольсена, — и ей пришлось пробираться запутанными узкими ходами куда-то, где, вполне возможно, и выхода-то не было. И когда в небольшой пещере она услышала, что кто-то поет — ученица мага расплакалась от радости. Такая сильная эмоция, как радость, разбудила демона, и он попытался заговорить с ней. Несколько часов ушло на то, чтобы убедить Тео, что она не сошла с ума… потом они вместе придумывали, как выбраться, и Тео, совершив почти невозможное для ученицы магическое деяние, переместила демона в крохотный аметист в кольце, что носила на пальце. Только на следующий день она нашла выход. Только через два года она научилась понимать своего странного спутника — видимо, то единение, что они оба, столь разные и непохожие, испытали в пещере, было обусловлено отчаянием и некоего рода влюбленностью. Влюбленностью, не имевшей ничего общего со страстью или физической любовью, а скорее неимоверной силой притяжения. Его к ней — как к жизни, впервые за долгие годы мерцающей где-то там, за пределом; ее к нему — как к чему-то чуждому, непостижимому, но прекрасному. Спустя три года она предложила ему имя — Гримнир, что означает "Многоликий". И только после семи лет со дня их первой встречи он сказал ей, что хотел бы находиться в теле живого, двигающегося и дышащего существа. Почему он не пожелал просто покинуть ее и улететь, ведь она бы выпустила его из кольца при первой же просьбе — он не говорил.

— Как же я устала… — пробормотала Тео, обнимая Гримнира за шею. — Ты тоже, я знаю. Но я, как ни стараюсь, не чувствую, где будет Прокол, откуда полезет эта Темная Мразь. Быть может, там, — она махнула рукой на север, — и нам придется возвращаться в ту деревушку, а я так устала…

Помолчав минуту, она встряхнулась.

— Ладно, что это я сопли распустила. По коням.

"лететьбежать-опять-быстрочтобы-успеть-во-времениипространстве-и-ты-опять-спасешьмир?"

— Думаю, теперь можно помедленней ехать. Белые сказали, что будет где-то тут… на побережье. Будем надеяться, они не ошиблись.

К середине дня они достигли побережья, по которому были разбросаны маленькие рыбацкие деревушки, как ракушки на пляже. Тео не стала задерживаться ни в одной из них; купив овса для Гримнира и вяленой рыбы для себя, она повернула коня к морю. До заката, озолотившего волны, они просто медленно брели по берегу, оставляя заполнявшиеся водой следы на песке. Рука ее лежала на его шее, и она пела песни о сокровищах на дне океана, о заморских странах и о несчастной любви. Гримнир почему-то любил человеческую поэзию — он говорил, что иногда в ней проскальзывают, как рыбешка в бурном потоке, тройные смыслы, схожие с его мышлением.

Высокие песчаные барханы, поросшие серебристой высокой травой скрывали многое; скрыли они и стрелков, подкравшихся незаметно и тихо, укрытых шумом моря, как плащом. Тео успела только услышать свист стрел над самым ухом, и отскочить в сторону. Гримнир же сделал всего несколько шагов, а потом упал в пенящиеся волны, тут же окрасившиеся кровью. Три стрелы попали в шею, две — в бок.

— Грим! — закричала Тео и, повинуясь привычке всадника, присела, укрываясь за его телом от стрелков.