|
Пусть попробуют потом разгрести каменную кашу, выковырять из-под нее сплющенные вагоны с паровозом в придачу". Кругобайкальская железная дорога, строившаяся с огромными затратами и открытая совсем недавно, раньше назначенного срока, была последним звеном Транссиба. Прежде эшелоны выстраивались в огромные очереди у байкальской паромной переправы, теперь же трасса запульсировала с утроенной скоростью. Вывод из строя Половинного туннеля, самого длинного на линии, вновь посадит Маньчжурскую армию на голодный паек. И это была лишь половина рыбниковского "проэкта". *** Вторую половину должен был обеспечить постоялец "Казани", с которым Василий Александрович разговаривал совсем иначе - не сухо и отрывисто, а душевно, со сдержанным сочувствием. Это был совсем еще молодой человек с землистым цветом кожи и выпирающим кадыком. Впечатление он производил странное: тонкие черты лица, нервная жестикуляция и очки плохо сочетались с потертой тужуркой, ситцевой рубашкой и грубыми сапогами. Самарец харкал кровью и был безответно влюблен. От этого он ненавидел весь мир, и в особенности мир ближний: окружавших его людей, родной город, свою страну. С ним можно было не скрытничать - Мост знал, на кого работает, и выполнял задания со сладострастной мстительностью. Полгода назад, по поручению Организации, он бросил университет и нанялся на железную дорогу помощником машиниста. Жар топки пожирал последние остатки его легких, но Мост за жизнь не цеплялся, ему хотелось поскорее умереть. - Вы говорили нашему человеку, что хотите погибнуть с шумом. Я дам вам такую возможность, - звенящим голосом сказал Рыбников. - Шуму будет на всю Россию и даже на весь мир. - Говорите, говорите, - поторопил его чахоточный. - Александровский мост в Сызрани. - Рыбников сделал эффектную паузу. - Самый длинный в Европе, семьсот саженей. Если рухнет в Волгу, магистраль встанет. Вы понимаете, что это значит? Человек по кличке Мост медленно улыбнулся. - Да. Да. Крах, поражение, позор. Капитуляция! Вы, японцы, знаете, куда бить! Вы заслуживаете победы! - Глаза бывшего студента вспыхнули, темп речи с каждым словом делался всё быстрей. - Это можно! Я могу это сделать! У вас есть сильная взрывчатка? Я спрячу ее в тендере, среди угля. Один брикет возьму в кабину. Брошу в топку, детонация! Фейерверк! Он расхохотался. - На седьмом пролете, - мягко вставил Рыбников. - Это очень важно. Иначе может не получиться. На седьмом, не перепутайте. - Я не перепутаю! Послезавтра мне заступать. Товарняк до Челябинска. Машинисту так и надо, мерзавец, всё глумится над моим кашлем, "глистой" обзывает. Мальчишку-кочегара жалко. Но я его ссажу. На последней станции задену по руке лопатой. Скажу: ничего, буду кидать уголь сам. А уговор? - вдруг встрепенулся Мост. - Про уговор не забыли? - Как можно, - приложил руку к сердцу Рыбников. - Помним. Десять тысяч. Вручим в точности, согласно вашей инструкции. - Не вручить, не вручить, а подбросить! - нервно выкрикнул больной. - И записку: "В память о несбывшемся". Я напишу сам, вы перепутаете! И тут же, брызгая чернилами, написал. - Она поймет... А не поймет, еще лучше, - бормотал он, шмыгая носом. - Вот, возьмите. - Но учтите: деньги и записку дорогая вам особа получит лишь в одном случае - если мост рухнет. Не обсчитайтесь: на седьмом пролете. - Не бойтесь. - Самарец хмуро стряхнул с ресниц слезу. - Чему-чему, а точности чахотка меня обучила - принимаю пилюли по часам. Главное, не обманите. Дайте честное слово самурая. Василий Александрович вытянулся в струну, нахмурил лоб и сузил глаза. Потом сделал какой-то невообразимый, только сейчас придуманный им жест и торжественно произнес: - Честное слово самурая. *** Главный разговор тет-а-тет был назначен в семь часов вечера, в извозчичьем трактире близ Калужской заставы (тот самый пункт №3). |
