|
.. Так канцелярист и не узнал, что его маленькая жизнь только что висела на тонком-претонком волоске. - И очень хорошо, что не сказали. Я ему сюрприз устрою - в память о покойном папаше. То-то Эраст Петрович обрадуется! - сиял улыбкой Рыбников. Но когда вышел, лицо нервно задергалось. *** Было это в тот самый день, когда Гликерия Романовна пришла на свидание с новой идеей рыбниковского спасения: обратиться за помощью к ее доброму знакомому - начальнику московского жандармского управления генералу Шарму. Лидина уверяла, что Константин Федорович - милейший старик, в полном соответствии со своей фамилией, и нипочем ей не откажет. - Да что это даст? - отбивался Рыбников. - Милая вы моя, ведь я государственный преступник: секретные документы потерял, в бега ударился. Чем тут поможет ваш жандармский генерал? Но Гликерия Романовна горячо воскликнула: - Не скажите! Константин Федорович сам мне объяснял, как много зависит от чиновника, которому поручено вести дело. Он может и по-злому повернуть, и по-доброму. Ах, если б разузнать, кто вами занимается! И здесь, повинуясь секундному импульсу, Василий Александрович вдруг выпалил: - А я знаю. Да вы его видели. Помните, около моста - такой высокий господин с седыми висками? - Элегантный, в светлом английском пальто? Помню, очень импозантный мужчина. - Его зовут Фандорин, Эраст Петрович. Специально прибыл по мою душу из Петербурга. Ради Бога, не нужно никакого заступничества - только навлечете на себя подозрение, что укрываете дезертира. Но вот если бы вы осторожно, между делом, выяснили, что он за человек, какого образа жизни, какого характера, это могло бы мне помочь. Тут любая мелочь важна. Только действовать нужно деликатно! - Не мужчинам учить нас деликатности, - снисходительно обронила Лидина, уже прикидывая, как возьмется за дело. - Этому горю мы поможем, утро вечера мудренее. Рыбников не стал благодарить, но посмотрел так, что у нее потеплело в груди. Его желтые глаза уже не казались ей кошачьими, как в первые минуты знакомства - про себя она называла их "ярко-кофейными" и находила очень выразительными. - Вы как царевна Лебедь. - Он улыбнулся. - "Полно, князь, душа моя. Это чудо знаю я. Не печалься, рада службу оказать тебе я в дружбу". Гликерия Романовна поморщилась: - Пушкин? Терпеть не могу! - Как так? Разве не все русские обожают Пушкина? Рыбников спохватился, что от изумления выразился не совсем ловко, но Лидина не придала странной фразе значения. - Как он мог написать: "Твою погибель, смерть детей с жестокой радостию вижу"? Что это за поэт, который радуется смерти детей! Ничего себе "звезда пленительного счастья"! И разговор повернул с серьезной темы на русскую поэзию, которую Рыбников неплохо знал. Сказал, что в детстве приохотил отец, горячий поклонник пушкинской лиры. А потом наступило 25 мая, и несущественный разговор вылетел у Василия Александровича из головы - нашлись дела поважнее. *** "Куклам" было велено забрать багаж из камеры хранения на рассвете, перед отправлением. Почтальон обошьет три ящика в холст, облепит сургучом и спрячет среди посылок - самое лучшее место. Мосту еще проще, потому что Василий Александрович сделал за него половину работы: пока ехал в фургоне, ссыпал мелинит в восемь картонных коробок и каждую обернул антрацитно-черной оберткой. Ехали оба одним и тем же восточным экспрессом, только Мост по льготной путейской книжке, третьим классом, а Туннель в почтовом вагоне. Потом их пути разойдутся. Первый в Сызрани пересядет на товарный поезд - уже не пассажиром, а на паровоз - и посреди Волги бросит коробки в топку. Второй же покатит дальше, до самого Байкала. Для порядка Рыбников решил лично проследить, как агенты заберут багаж - конечно, не показываясь им на глаза. На исходе ночи вышел из пансиона, одетый а-ля маленький человек: кривой картузишка, под пиджачком косоворотка. |
