Таможня и стала для семьи Кийко настоящим золотым дном. Дело было отнюдь не в окладе, который и сам по себе оказался неплох. Однако ни в какое сравнение с дополнительным заработком Богдана оклад не шел.

Началось все с того, что на второй год работы таможенником Богдан пережил несколько крайне неприятных часов, к слову будь сказано, как раз из-за часов. Золотых, швейцарских, с настоящими брюликами, украшавшими массивный браслет. Вся эта красота сияла и сверкала на толстом волосатом запястье пожилого еврея, возвращавшегося от родственников из Канады. На плечах упомянутого гражданина, несмотря на стоявшую как в Канаде, так и в средней полосе России теплую осень, красовалась шуба из драгоценного меха выдры, весьма похожая на дамскую.

Богдан заинтересовался как раз этой шубой и уже открыл было рот, дабы тормознуть ушлого гражданина еврейской национальности, надумавшего привезти в Россию российский же, судя по всему, мех, обойдясь без пошлины, как вдруг почувствовал, что в его ладонь с руки упомянутого гражданина скользнуло что-то гладкое, тяжелое, приятное на ощупь. Скосив вниз глаза, Богдан Кийко и увидел те самые часы. Колебался он недолго. Чемоданы этого господина досматривать он не стал — не говоря о шубе, почти лопавшейся на его плечах. Как говорится, подмахнул декларацию, не глядя.

Ровно через полчаса, после того как прилетевший из Канады навсегда исчез за дверями здания аэропорта, Кийко вызвали к начальнику. Воспоминание о первых минутах их разговора ему и по сей день никакого удовольствия не доставляло. И он совсем уж было распрощался мысленно не только с драгоценными часами, от которых по дурости не поспешил отделаться и которые теперь посверкивали своими бриллиантиками на столе грозного начальника, но и с прекрасной доходной должностью, как разговор, представлявшийся Кийко роковым, пошел в другую сторону…

С того момента Богдан ни разу в жизни не позарился на подобные мелочи (часы к тому же на поверку оказались позолоченными, а брюлики — искусственными) и постепенно прослыл среди коллег человеком необычайной честности. А то, что некоторые грузы, отправлявшиеся за рубеж, таможенник Кийко практически не досматривал, считалось признаком особого профессионализма, особого чутья, интуиции, и прочее, и прочее, и прочее. К тому же, после того как на таможне была установлена просвечивающая аппаратура, считалось, что и сами таможенники находятся в этой связи под контролем: слух о скрытых видеокамерах курсировал на таможне постоянно. Но только пара человек, включая Богдана Кийко, совершенно в этой связи не волновались, наверняка зная, где тут правда, а где просто-напросто фуфло.

В описываемый нами вечер Кийко был, как обычно, спокоен. Разве что чуть задумчивее, чем всегда. Однако предмет его размышлений, хоть и связанный непосредственно с грузом фирмы «Kropotin — Katz Diamonds», в то же время был от него далек. Везучий украинец решал проблему, поставленную перед ним супругой: жене вдруг приспичило купить новую шубу, да не из чего-нибудь, а из настоящей чернобурки, в точности такую же, «как у Вальки». Шуба, как успел выяснить Кийко, стоила сорок пять тысяч «деревянными», и теперь, мысленно переведя означенную сумму в более привычные доллары, супруг решал трудную задачу — давать Нинке деньги на эту проклятую чернобурку или нет, тем более что две не менее дорогие шубки, тщательно пересыпанные каким-то весьма вонючим средством от моли, уже тлели в ее загашниках.

Поглощенный этой нелегкой проблемой, Кийко уже протянул руку к экспертным документам на пять металлических ящиков очень хорошо известной ему фирмы, дабы оформить, как делал это множество раз, все как положено, когда на его плечо легла чья-то тяжелая рука. Богдан вздрогнул и возмущенно повернулся.

Вместо привычных ему сопровождающих, которые изредка менялись, перед Кийко стоял совершенно неизвестный ему белобрысый тип со строгим, довольно молодым лицом, сующий Богдану под нос какое-то удостоверение.