— Ошибся, — как ни в чем не бывало, объяснил он, — мы в другой роте ремень мой нашли.

Лоснящиеся щеки крепыша показались Беседе отвратительными. Он отвернулся. Надо было исправлять свою ошибку. Офицер собрал отделение. Рассказал о происшедшем. С трудом подняв глаза, мысленно нанося самому себе удар, сказал:

— Я виноват перед вами, что мог дурно подумать об одном из членов нашего коллектива. А вас, Каменюка, прошу извинить меня вдвойне — за несправедливость.

Артем не знал, что ответить, смущенно бормотал: «Да ну, что вы, товарищ капитан, ну, что вы?»

Все деликатно молчали; в этом молчании проступали гордость и достоинство. И по тому, как смотрели ребята на Алексея Николаевича с сочувственным участием, как смотрят на человека, перенесшего болезненный припадок, он понял, что помилован.

…Сергей Павлович посоветовал секретарю комсомольской организации первого взвода Гербову провести в воскресенье комсомольский вечер «У карты родины» и пригласить молодежь из Яблоневки. Комсомольцы с большой охотой взялись за подготовку этого вечера. Андрей смастерил огромную карту; крохотными вышками, заводиками, плотинами обозначил на ней новостройки пятилетки. Карту вывесили на поляне, на двух деревцах.

Когда на противоположном берегу реки показались гости — юноши и девушки, их встретили песней:

Впереди, по мосту, с ремнем баяна через плечо, шагал шустрый, чубатый паренек в белой шелковой рубахе. Едва ступив на берег, он широко растянул меха, и гости подхватили песнь о родине.

На поляне стало многолюдно и весело. Знакомились, рассаживались на траве, перебрасывались шутками.

Капитан Боканов подошел к карте. Наступила тишина. Только из-за реки раздавался приглушенный рокот моторов да в лесу перекликнулись и затихли мужские голоса. Офицер начал говорить и, следуя глазами за его указкой, то поднимающейся, то опускающейся по карте, все вдруг ясно представили — широкие воды новых каналов, зеленые кольца лесных полос, огни домен, вышки элеваторов…

Слушая, все словно набирали на самолете высоту, и перед ними расстилались необъятные просторы родной земли: возрождался славный. Сталинград, дымил трубами порт Дальний, разрезал величавые воды Балтики сторожевой корабль и вечнозеленые ели у мавзолея несли бессменный караул.

— В половине первого ночи, — негромко говорил офицер, — когда мы будем крепко спать, московский диктор приветливо обратиться к слушателям Владивостока — Доброе утро, товарищи! — И в эти же для нас ночные часы, из Москвы на тридцати двух языках мира, начнут передавать последние известия… Жители Индии, Норвегии, Австралии услышат, правдивый рассказ о жизни наших колхозников, о рабочем изобретателе, заслужившем высокое звание лауреата… А в окнах дома, за Кремлевскими стенами, долго еще будет гореть свет. Это, склонившись над столом, любимый Сталин думает о нашем. Завтра…

Сергей Павлович умолк. Наступила та чуткая тишина, которую не хочется нарушить словом или движением, чтобы не спугнуть вызванного видения.

Первым поднялся с травы Семен. Широкоплечий, коренастый, он подошел к карте и сказал просто:

— Я, товарищи, хочу вам рассказать о своем селе. Оно приблизительно вот где, — он показал указкой. — Всего год не видел его, а трудно узнать… Фашисты, когда отступали, сожгли наш клуб. Теперь на его месте построен красивый театр, разбит парк с фонтанами…

Он чуть было не добавил — «А около театра поставили памятник моему отцу», но из скромности смолчал.

Павлик Снопков на каникулах был у брата в Караганде.

— Я летел туда на самолете, — звонкой скороговоркой рассказывал он.