Рядом с баянистом сидела девушка в синей нарядной кофточке. У девушки были гладко причесанные волосы и некрасивое, но выразительное лицо, с темными продолговатыми глазами. Баянист шопотом настойчиво убеждал ее в чем-то. Девушка застенчиво отнекивалась, но, наконец, подняла руку. Она рассказала, что учится в ленинградском строительном институте, на каникулы приехала к родителям в Яблоневку. С любовью она говорила о городе Ленина:

— Вы бы посмотрели на вечернюю Неву, на огни Кировского завода, на строгий рисунок ограды Летнего сада, каналы Мойки, — и вам навсегда стал бы близок и дорог Ленинград.

«Какие же мы богатые и как надо ценить это богатство!»— с гордостью думал Володя, покусывая травинку и мечтательно глядя вдаль.

В небе загорелись первые звезды. Издали донеслась команда: «Пятая рота в две шеренги — становись!»

В наступавшей темноте неясно белели палатки.

Володю охватило то, хорошо знакомое ему чувство внутренней, лихорадочной взволнованности, когда что-то начинало дрожать в нем. В груди разливалась, неясно клубилась песня… Она жгла, звенела, трепетно билась, просясь на простор, сладко мучила неуловимым полетом.

Давно ушли гости. Чутко спал лагерь. Володя выскользнул из палатки, сел на камень позади нее. Темнота и ночные шорохи обступили его со всех сторон. И тогда, наконец, прорвались строки. Они вспыхивали в темноте, освещая лес, лились золотым потоком, все свободнее и свободнее. Он встал, шепча беззвучно:

Володя почувствовал успокоение. Ночной ветерок освежил голову, грудь дышала свободно, счастливая усталость разлилась по телу. Он вернулся в палатку, лег на койку и мгновенно уснул.

Глава V

ПЕРЕД ОТБОЕМ

На другой день, сразу после поверки, не дожидаясь сигнала отбоя, взвод Боканова, утомленный походом, начал укладываться спать. В одной из палаток, в кромешной тьме, разговор зашел о силе воли.

— Я считаю, что советский человек — самый волевой во всем мире! — убежденно доказывал Володя. Он, сидя на койке, расстегивал гимнастерку.

— Почему? — скептически возразил Пашков. Геннадий любил противоречить и ради оригинальности мог отстаивать даже заведомо неверную точку зрения. — Ты думаешь, в английской военной школе не воспитывают такую же силу воли?

— Не такую! Совсем не такую! — страстно воскликнул Володя и возмущенно вскочил, так стремительно, что койка скрипнула. — Мы строим коммунизм. Думаешь, это легко? Впервые в истории… Сколько врагов!.. Сколько трудностей!.. Только люди большой воли, самой большой, способны преодолеть их! Мне отец, когда был жив, говорил: «Сильные переплывают море, а слабые — только купаются». Мы — открыватели нового мира — выплыли навстречу бурям…

— Поэ-эт, поэ-э-т! — насмешливо протянул Пашков и засмеялся коротким, неприятным смехом.

Но Владимира поддержали остальные, и Пашков поспешно отступил. Все решили: конечно, советские люди — самые волевые, а из них особо волевыми качествами должны обладать военные.

— Не потому, что мы считаем себя лучше гражданских, или не уважаем их, — словно успокаивая кого-то, веско пояснил Семен, — а просто сама наша профессия требует этого. Как в Уставе о бое написано? «Бой — самое большое испытание моральных и физических качеств и выдержки бойца». — Он подчеркнул слова «самое большое».

Потом почему-то заговорили о женской верности. К этой теме в последнее время возвращались часто: была в ней какая-то волнующая привлекательность, проявление взрослости в самом обсуждении…

Семен, поудобнее умащиваясь, резонерствовал:

— Вот убейте, не могу понять, как люди от любви заболевают, «страшным жаром горят»! «Ты вся горишь», — продекламировал он.