Геннадий, лихорадочно схватив гимнастерку, стал продевать ноги в рукава, но, спохватившись, устыдился и заставил себя действовать спокойнее. Вскоре он уже мчался, на ходу удобнее прилаживая противогаз.

На поляне сердито ворчали моторы автомашин. Раздавалась команда:

— Рота, в линию взводных колонн по четыре — становись!

Ковалев — он был теперь помощником командира взвода — еще раз проверил: все ли его подразделение на месте, все ли в порядке?

Начальник училища в окружении большой группы офицеров-«посредников» стоял несколько поодаль, под деревом, и казался сейчас курсантам особенно строгим.

К взводу Ковалева подошел майор Демин.

— Ну как? — в голосе майора слышались подбадривающие нотки, и курсанты почувствовали себя увереннее, но ответить не успели, потому что пронесся шепот:

— Генерал… Равняйсь… Генерал.

Начальник училища проверял готовность рот к выходу.

Все вокруг было деловым, полным значительности: и выдача боеприпасов, и краткие приказы, — все создавало приподнятое настроение, какую-то боевую настороженность, хотелось, чтобы задачи были потруднее, препятствия — опаснее.

— По машинам!

Усилился шум моторов, сняли тенты зенитчики, застыли у орудий наводчики.

Машины колонной двинулись мимо спящего селения. Небо стало светло-серым, бледнела в предутренней мгле луна.

Неугомонный Снопков и здесь, в машине, развлекал всех:

— Идет наш Геша по Фонтанке. А впереди него — старушка, корзину тащит, едва передвигается. Геша догнал ее и так умилительно советует: «Бабушка, смени руку, устанешь»…

Смеются все, смеется и Пашков, беззлобно говорит:

— Ну, это ты врешь! В невоспитанности меня обвинить нельзя.

Через минуту Павлик поучает Копанева:

— В походе важно не отрываться от кухни!

— И не болтать, — язвит Садовский.

— Верно! — как ни в чем не бывало подтверждает Снопков. — Пять! Садитесь!

Машины набирают все большую скорость, хлещет в лицо ветер. И хотя разговорами, шутками курсанты стараются заглушить беспокойное ожидание предстоящего «боя», напряжение растет.

Володя, сидя крайним у кабины, заставляет себя не волноваться. Подчиняясь воле, мысли его потекли словно наперекор этой бешеной гонке, неторопливо, спокойно. Вот уже почти два года они в пехотном училище. Большой ли это срок? Большой, когда начинаешь думать, как давно не был в Суворовском, сколько здесь земли окопной вырыто, мишеней пробито… Сколько было подъемов по тревоге, ночных походов, переправ и бросков… Но когда вспоминаешь, что через месяц выпускные экзамены и на плечи лягут золотые погоны, даже не верится, что это свершится. Неужто второй год на исходе? Недавно, находясь в карауле, он вспомнил, что ему как раз в этот день исполнилось двадцать лет. А когда сменился, об этом же напомнила и весточка из дома от матери.

Двадцать лет! Это уже не мало. И как сложится жизнь дальше? В мире неспокойно. Хищные самолеты бомбят Северную Корею, греческие узники томятся на острове Макронисосе, борется за независимость народ Вьетнама. Всюду зловещие отсветы пожарищ. И от него, Ковалева, завтрашнего офицера самой могучей армии мира, будет теперь в немалой мере зависеть покой родной страны…

Машины вылетели на грунтовую дорогу. Справа и слева замелькали рощицы, погруженные в предутренний сон.

— К бою! — раздалась команда.

Затрубил рожок. Одна за другой взлетели ракеты — в сторону рощи справа: вот, значит, где засел противник.

Мгновенно машины опустели. Только у одной задержался старшина Булатов и сердито отчитывал Садовского — тот пытался оставить в кузове свой вещевой мешок и противогаз.