Затем я спустился вниз по лестнице и вылез из окна. Причина, по которой я особенно обратил внимание на расход воды, заключалась в том, что несколько раз, когда я пользовался ею, доктор Уэбстер останавливал это, говоря, что вода забрызгивает полы и [водопровод] производит слишком много шума.»
На следующий день – напомним, речь идёт о праздничном Дне Благодарения 29 ноября – Литтлфилд профессора Уэбстера не видел. В тот день уборщик принялся разбирать стену в ассенизационную камеру из смежного помещения в «своей» части подвала. Почему он вдруг решил этим заняться, из текста показаний понять невозможно. В текст показаний Литтлфилда вставлена очень странная фраза, которая призвана объяснить мотив его действий, но насколько убедительно она звучит, каждый из читателей может решить сам: «Я считал, что если доктора Паркмена когда-нибудь и найдут, то найдут его либо под этим зданием, либо внутри него. Если его и можно было где-то найти, то только здесь.» («if Dr Parkman was ever found, he would be found under or in that building. He would be found there, if anywhere.») Казалось бы, накануне Литтлфилд проник в химлабораторию, заглянул в печь, удостоверился в том, что пожар зданию не грозит и ничего криминального в закрытом помещении не происходит… То есть он снял все терзавшие его подозрения, но… Но на следующий день уборщик с похвальным, но не до конца понятным рвением принялся разбирать капитальную стену в подвале.
На самом деле этот порыв выглядит совершенно необъяснимым, точнее – необъясненным.
Литтлфилд начал свой трудовой подвиг в подвале в 15 часов, в его распоряжении, согласно его же показаниям, имелись только кувалда и долото. Работа оказалась тяжёлой и в течение дня Литтлфилд извлёк из стены всего 2 кирпича. Устав, он бросил своё занятие и отправился отдыхать.
Отдых у уборщика оказался довольно специфическим – он танцевал всю ночь, если точнее, то до 4 часов утра на балу. Что это был за бал, не совсем понятно. Нам известно, что Эфраим являлся членом масонской ложи, кстати, как и его отец; то ли бал устраивался "вольными каменщиками", то ли это просто была весёлая пьянка у друзей – неясно. Но факт остаётся фактом – и Литтлфилд признал это в своих показаниях, – что ночь с 29 на 30 ноября он весело проскакал 18 кругов котильона. Котильон – это очень вариативный танец, не имевший строгого канона, но известно, что 1 его круг мог длиться очень долго. То, что Эфраим в ту ночь сделал 18 кругов, свидетельствует о том, что он прекрасно себя чувствовал и, как минимум, увлёкся танцем.
Измученный ночным развлечением, Литтлфилд возвратился домой и проспал до 9 часов утра 30 ноября.
Проснувшись, Литтлфилд отправился на кухню пить чай, когда неожиданно туда явился доктор Уэбстер с газетой в руках. Он спросил уборщика, есть ли какие-то новости о деле Паркмена? Затем последовал небольшой разговор на разные темы, после чего профессор ушёл. Такое поведение Литтлфилд также счёл нетипичным для профессора и потому подозрительным.
Затем в официальных показаниях Литтлфилда неожиданно возникает пассаж о согласованности его действий по разбору стены в подвале с доктором Генри Джейкобом Бигелоу (Henry Jacob Bigelow).
Тут мы подходим к моменту очень деликатному и важному для понимания подлинной подоплёки тех давних событий. В конце очерка нам придётся вспомнить о деталях, которым сейчас необходимо уделить должное внимание. Поэтому отступление, последующее ниже, призвано не просто расширить кругозор читателя, а сообщить ему значимую информацию, которая в своём месте понадобится для необходимых разъяснений. |