Блисс не то, чтобы являлся полным двойником Паркмена – если мужчин поставить рядом, то перепутать их было невозможно – но одевался и ходил он в точности, как убитый ростовщик. А манера Паркмена ходить, напомним, была довольно примечательна – голова запрокинута назад, грудь колесом, руки заложены за спину. Плюс к этому хорошо узнаваемая высокая шляпа-труба на голове и пальто средней длины с бобровым воротником. Блисс во всём напоминал Паркмена – ростом, сложением, одеждой, манерой двигаться – и, по воспоминаниям современников, с расстояния в десяток метров или больше одного вполне можно было принять за другого.

По этой причине окружная прокуратура и полиция отнеслись к появлению свидетелей, видевших Паркмена после 14 часов 23 ноября, совершенно равнодушно. Официальная точка зрения сводилась к тому, что люди попросту ошиблись, приняв Блисса за убитого к тому времени владельца недвижимости. Хотя подобное умозаключение никак не объясняло показания Уилльяма Томпсона, который, напомним, утверждал, будто он не только видел Паркмена после 2-х часов пополудни, но даже разговаривал с ним. И даже повторял содержание этого разговора, в котором Паркмен сетовал на недостойное поведение профессора Уэбстера.

Эдвард Сойер, главный адвокат обвиняемого, получив в конце декабря 1849 года на руки «тезисы» Уэбстера, по-видимому, принял решение не следовать той линии по обвинению Литтлфилда, которую ему пытался навязать клиент. К этому времени адвокат уже тяготился добровольно принятой на себя миссией по защите Уэбстера, возможно потому, что считал того виновным в ужасном преступлении и не хотел защищать, возможно, просто потому, что не чувствовал в себе необходимых сил и опыта. Сойер специализировался по гражданским делам и вполне возможно, что ответственность за жизнь клиента в данном случае попросту пугала его.

Во всяком случае, Сойер буквально при каждой встрече со своим подзащитным указывал ему на то, что защиту лучше доверить более компетентному и авторитетному адвокату. Агитация эта, в конце концов, возымела результат, и Джон Уэбстер решил озаботиться приглашением нового защитника. Перед самым Рождеством 1849 г. он написал письмо своему однофамильцу Дэниелу Уэбстеру (Daniel Webster), предложив тому стать его адвокатом.

Надо сказать, что Дэниел, хотя и являлся формально юристом, был в первую очередь политиком, причём крупным, федерального уровня. Родившийся в январе 1782 г., он уже в возрасте 31 года стал членом Палаты представителей Конгресса США. В дальнейшем повторно избирался в Конгресс, долгие годы заседал в Сенате, где провёл с перерывами почти 19 лет, а в 1841—1843 гг. занимал должность Государственного секретаря. Кстати, уже после описываемых событий Уэбстер занял эту должность повторно [оставаясь в ней, он умер в октябре 1852 года – хотя эта деталь уже не имеет отношения к настоящему повествованию]. Дэниел пользовался большой известностью и авторитетом, в разное время он возглавлял парламентские комитеты [финансовый в Сенате и судебный в Палате представителей].

Политик такого уровня отлично подошёл бы для защиты профессора Уэбстера, причём сложно сказать, что для того оказалось бы ценнее – юридическая квалификация Дэниела или же его «административный ресурс». Что было немаловажно – он был лично знаком как с Джоном, так и его женой и тестем [напомним, что жена Джона Уэбстера происходила из семьи дипломата]. В общем, Дэниел Уэбстер отлично вписался бы в команду защитников Джона Уэбстера, но… в криминальных интригах всегда есть место для коварного «но».