|
До зимы времени мало, подготовиться надо. Зиму переживем, будем жить. Там можно рефлексировать, молиться и патриарха искать. Сейчас нельзя, иначе сдохнем. В его словах была уверенность, у него была своя правда. Но смиренные монахи и им подобные, которых заставляют работать покуривающие в сторонке надсмотрщики… — Тебе не страшно? — спросил я. — Несколько десятков боевых операций, восемь ранений, вырезанные кишки. — Иван поднялся и отряхнул штаны на заднице. — Мне страшно. Может быть, мне страшнее, чем вам всем, потому что я кое-что знаю, о чем вы даже не догадываетесь. — Тебе не страшно людей расстреливать и в рабов превращать? Иван криво усмехнулся. — Да не расстреливал я никого. Собрал горлопанов, вывел за стенку, отвел подальше в сторону и отправил на все четыре. Тем более, половина тех идиотов за свет уйти собирались. Как бабочки на лампочку. Только у бабочки мозгов нет, а у этих вроде должны быть. А рабы. Я их кормлю и защищаю. Они работают. Всё честно. Каждый должен выполнять свое дело. Иначе опять начнется ваша демократия, где все говорят, и никто ни хрена не делает. Он подошел к свечам, подцепил свежую и принялся зажигать новые взамен прогоревших. Он снова умножал свет, а я сидел во тьме. — А ты? Может, все-таки расскажешь, откуда пришел? — Зачем? — Думаю, куда тебя пристроить: к монахам двор расчищать, к себе в команду или еще где по хозяйству. — Ты ведь все равно не поверишь, — я поднялся вслед за ним и встал рядом. — И потом, я домой иду. Отпустил бы ты меня. — Дом где? — На Арбате. Иван оторвался от свечей и поглядел мне в глаза. В его зрачках отражались крохотные, трепещущие, заботливо зажженные огоньки. Я не отвел взгляда. — Туда не пройти. Там стена. — Я пришел из-за стены. Иван стиснул зубы. — Не знаю, зачем ты врешь, но ты даже не представляешь, что там, за стеной. Голос его звучал страшно. И хотя я точно знал, что ничего плохого за стеной света нет, мне сделалось не по себе. — А ты знаешь? — Я видел людей, пришедших оттуда. В глазах Ивана впервые промелькнуло что-то похожее на страх. И я почувствовал, как страх этот совершенно беспричинный, совершенно необоснованный забирается ко мне внутрь, разрастается. — Отпусти меня, — попросил я. — Меня ждут. Мне очень надо. — Самоубийца. У Ивана дрогнуло веко. Он поспешно отвернулся, задул на свечи. Дул долго, сбивая пламя, отправляя нарисованный облупившийся мир обратно во мрак. Пахнуло дымом и воском. Стало темно. — Идем, — прозвучало в этой темноте, и к выходу затопали шаги, отдаваясь гулким эхом. Он на самом деле вывел меня. Мы вышли из храма, прошли к охраняемым воротам. Монахи, тянущие на себе надгробные камни, робко смотрели мне вслед. Я уйду, а им расскажут байку о том, что меня убили. Потому что тех, кто пришел из-за стены, как и тех, кто не подчиняется, убивают. Двое парней долго возились с запорами на воротах. Один поспешил следом за нами, но Иван остановил жестом. — Я один. Я вернусь. И ворота закрылись. По ту сторону монастырской стены зелени было меньше, слепило солнце. Мы с Иваном молча шли по растрескавшемуся асфальту, через который пробивалась трава и молодые побеги. Шли в сторону Шаболовки. Потом повернули к Ленинскому, запетляли дворами. Здесь было тихо и безлюдно. Тут и до анабиоза редко кого видно было, а теперь этот кусок города и вовсе вымер. Совсем вымер. Ни людей, ни… — Здесь птицы есть? — спросил я. — Здесь есть мы, — жестко ответил Иван, — и те, кто против нас. А птиц не было. Может, они и не проснулись вовсе. А может, просто давно вымерли. Он кивнул вперед. Там, между домами в конце дороги, на выезде на проспект, было светло. |
