-  Слушай, Гэндальф, а это - «воняет бромом вся страна» - это не ты сочинил?

    -  спросила Аська.

    Дядя Женя внезапно визгнул.

    -  Что?! - тоненько вскрикнул он. - Бромом? Как, как? «Воняет бромом вся, это, страна»?

    -  Денег дай, - вспомнила Аська.

    -  Слышь, Эл, - обратился к дяде Жене Гэндальф, - денег дай.

    -  Самое… это… - завозмущался дядя Женя, суетливо вертя головой.

    -  Да не жмись, завтра отдам, - наехал Гэндальф.

    -  Ну, самое, ну, Гэндальф, это, ну ты… и-и… точно отдашь?

    -  Дык. Давай-давай.

    Бормоча, что ему деньги завтра обязательно надо, потому что книги покупать, распечатку одну, самое, запрещенную, но фотографии сделали, самое, распечатали и всего в трех экземплярах на весь Союз, так что непременно надо, невыносимо надо, чтоб завтра деньги были… Бубня и сопротивляясь… И, наконец, сдавшись под натиском ухмыляющегося Гэндальфа, дядя Женя выдал рубль.

    Тот самый полузабытый рубль цвета заживающего синяка, с Лениным. Очень мятый. Исключительно долгоживущий. Не то что нынешние тысчонки, рвущиеся уже через год.

    Гэндальф тут же вручил рубль Аське.

    -  Живи, Херонка.

    Аська тотчас ввинтилась в кофейную очередь.

    Дядя Женя вдруг захохотал и повторил:

    -  «Бромом»! Ну, это… Ну, самое, придумали!..

    Сигизмунд с изумлением смотрел, как легко расточают время эти люди. Им-то что! Они у себя дома. Сигизмунд все острее чувствовал драгоценность каждого мгновения.

    Прибежала Аська. Принесла кофе. Сахар в голубеньких аэрофлотовских упаковках. Сигизмунд положил себе один кусочек, Аське досталось три.

    Гэндальф с дядей Женей вели между собой какой-то малопонятный разговор.

    Сигизмунд отпил кофе. Мелькнула мысль: а ведь в конце девяностых такой кофе можно отведать, пожалуй, только в дешевой закусочной где-нибудь в Риме. Или, скажем, в Неаполе. Потому как кофеварки в «Сайгоне» стояли итальянского производства. Устаревшие, конечно.

    Аська рядом тарахтела, мало интересуясь, слушают ее или нет.

    Сигизмунд поглядывал на нее, поглядывал на остальных…

    Из своего времени Сигизмунд знал, что все они - кто доживет до тридцати, до сорока - будущие неудачники. Возможно, они и сами - осознанно или нет - программировали свою жизнь как полный социальный крах.

    Здесь, в «Сайгоне», который мнился неким пупом земли, и был корень глобальной неудачливости целого поколения. Здесь угнеталось тело ради бессмертного духа, здесь плоть была жалка и неприглядна, а поэзия и музыка царили безраздельно. Битлз. Рок-клуб. «Пропахла бромом вся страна», в конце концов.

    Я стану поэтом, я стану жидом - Все, что угодно, Лишь бы не нравиться вам!

    Чьи это стихи, застрявшие в памяти с юных лет? Явно ведь откуда-то отсюда!

    И неостановимо, со страшной закономерностью это принципиальное угнетение тела ради духа вело к полному краху - как тела, так и духа.

    Снова мелькнула в памяти надпись «ЭТОТ МИР - СРАНЬ!», которую Аська сделает спустя много лет, перечеркивая котяток на календаре. Большой ребенок дядя Женя, играющий с вандальским мечом. Похмельный Гэндальф с кефиром в супермаркете. Та неизвестная Сигизмунду знакомая Аськи, умершая от наркотиков.