Теперь кабинет отца был кабинетом его сына. Кресло все так же стояло в углу, возле окна, так что днем можно было читать при свете, падавшем в комнату с улицы. Часть окон большой квартиры выходила на проезжую улицу, часть — во двор, темный и прохладный даже в жару.

Прихлебывая чай, адмирал выдвинул ящик письменного стола. Для удобства свою коллекцию он, выйдя на пенсию, разместил в шести ящиках огромного письменного стола. Стол был мореного дуба, с большими резными львиными мордами, множеством больших и маленьких ящичков, секретером-кабинетом» наверху, вписанным в простенок между окнами. Практически, сидя в кресле, он мог выдвинуть любой ящик, благо что ключи от всех были у него на широкой бронзовой цепи на шее. В детстве, когда брал у отца эту тяжелую связку ключей и вот так же надевал ее на шею, он вполне серьезно называл себя взрослым — «лордом-хранителем ключатей». А что? Раз был «лорд-хранитель печатей», значит, должен быть и «хранитель ключатей».

Он коротко хохотнул, вспомнив детство. Почему-то вспомнились и запахи детства — особенно на Новый год, Рождество — запах хвои, пирогов, которые замечательно пекла в дальней кухне повариха Пелагея. Кухня была далеко от кабинета, но запах сюда проникал. И он, будучи мальчонкой и весьма ценя право сидеть с отцом в кабинете и читать его книги, едва заслышав, что пироги у Пелагеи «дошли», виновато косясь на отца, бочком пробирался к массивной двери, тихонько выскальзывал в коридор, пулей мчался на кухню и кричал с порога кухарке:

— Пелагеюшка, миленькая, скорее давай пирог, а то мне надо в кабинет вернуться, пока папенька по телефонному аппарату с Адмиралтейством говорит.

Пряча улыбку, Пелагея давала барчонку крепенький душистый пирожок или отрезала кусок послаще, если готовились пироги большие, и не корила за спешку. Понимала, дело-то серьезное.

Отец делал вид, что не замечал отсутствия сына. Следил лишь за тем, чтобы мальчик помыл руки после пирога, дабы не запачкать книгу.

В старом доме давно уже не пахло свежими пирогами...

«Ничего, пироги в старом возрасте вредны», — успокоил себя адмирал. Он отщипнул кусочек печенья, сделал глоток чаю, протер руки носовым платком и достал бархатный планшет с нагрудными знаками Русской армии XIX века, которые начал собирать еще его дед.

— Это знак Одесского уланского полка, серебряный, с эмалью, — словно незримо присутствующим в кабинете слушателям рассказывал он. — А этот, в виде двуглавого орла с короной, со знаком ордена в центре и щитом, на котором монограмма «Н» и корона, знак Николаевского кадетского корпуса. Этот знак 5-го Калужского пехотного полка из вызолоченной бронзы был изготовлен в 1905 году в связи со столетием образования полка.

Он отхлебнул чаю, прислушался, показалось, что в дверь звонят. Но нет. Тихо.

Погладил старческими сухонькими пальцами строгий знак Алексеевского военного училища.

Каждый из знаков — произведение искусства. Заказывались они все в частных ювелирных мастерских. Так что один и тот же знак одного и того же учебного военного заведения мог иметь различные отклонения от единой модели. И коллекционеры это всегда очень ценили. «Видимо, — задумавшись на минуту, решил адмирал, — разные выпуски заказывали себе знаки в различных ювелирных мастерских, отсюда и многообразие. Да если еще учесть, что один и тот же знак мог быть сделан в меди, серебре, золоте, вот и представление о многообразии встречаемых вариантов. А от этого и цена у коллекционеров разная. Вот, скажем, этот знак Алексеевского военного училища выполнен в серебре и стоит по последнему каталогу 300 долларов, а этот — того же, 1864 года, без короны, в меди с позолотой, и стоимость его — 100 долларов».

Конечно, главный критерий — редкость знака.