— Слушаю!

Тишина. Живая, дышащая тишина.

— Говорите, черт возьми!

Но трубка молчала.

— Оля, это ты? — сам не зная почему, тихо спросил Дима.

В ухо тонкими иголками забились, запульсировали короткие гудки.

— Так и сказал? — изумился Калистратов. — Ну ни черта себе хрена! Повестку, значит, хочет? Будет ему повестка, будет ему три дня на полном пансионе. Самолично прослежу, чтобы в самой злобной камере. И шепну кому надо, что бывший мент. Посмотрим, что он тогда запоет. Если сможет.

— Да будет вам, Андрей Ильич, — поморщился Логунов. — Сами же понимаете, Сиверцев тут ни при чем.

— А вы-то что его выгораживаете? — взвился следователь. — Его адвокат защищать будет. Я вот тут навел справочки про это «Аргус», где твой протеже директором. Знаешь, кто там хозяин? Вадик Соловьев.

— Птица?

— Она самая.

— Ну и что? При чем здесь Птица?

Калистратов отшвырнул ручку, которая, прогремев по столу всеми своими гранями, свалилась на пол, в самый недоступный угол.

— А может, он и вам приятель? Как Малинину? У него, посмотрю, везде друзья-товарищи. Сначала районный следователь его покрывал…

— Между прочим, формально следователь ничего не нарушил, — перебил его Логунов. — Сиверцев ему не родственник. А что касается просто знакомых, то это каждый сам для себя решает: отказаться или нет… Я вас, Андрей Ильич, что-то не узнаю в последнее время. Сколько мы с вами работаем, вы никогда таким не были. Вас будто подменили. Или подкупили?

Калистратов побагровел, пытаясь выдохнуть и что-то сказать. Не дожидаясь этого, Логунов вышел, громко хлопнув дверью.

Вернувшись к себе, он встретил в коридоре Боброва.

— Что, Иванушка, невесел, буйну голову повесил? — поинтересовался полковник.

— Калистратов, — коротко ответил Логунов.

— Ну вот, приплыли. Есть вообще хоть кто-то, кто тебя устроил бы? Вы же с ним, вроде, мирно жили? Ну-ка, пойдем, пошепчемся.

Бобров привел Ивана в свой кабинет, кивнул на длинный стол для совещаний и сам сел напротив.

— Рассказывай.

Выслушав, он снял очки и, задумчиво покусывая дужку, сказал:

— Я тебя, Ваня, понимаю, но лезть в ваши взаимоотношения, сам понимаешь, не могу. Значит, он давит на Сиверцева?

— Ему, Павел Петрович, очень хочется, чтобы Сиверцев оказался виноватым. А доказательств нет.

— Если бы Бога не было, его надо было бы придумать?

— Вот-вот.

— Ладно, я поговорю с прокурором, санкции на арест без веских оснований не будет. Но задержать на трое суток я помешать не могу. А что Гончарова?

— Ищем. Иголка в стоге сена. Если бы хоть район знать. Подключили бы участковых. Знаете, сколько Гончаровых в городе? Море. По ориентировкам останавливают — все не те. Знаете, Павел Петрович, я всегда удивляюсь, когда по нашим роботам кого-то опознают.

— Ты, Ваня, прежних не видел. Которые по кусочкам собирали, — проворчал Бобров. — Не «человек, похожий на…», а «нечто, похожее на человека». Отдаленно похожее. И находили же, опознавали. Ладно, что по Свирину?

— Ничего. Сидит дома. Вчера, правда, в банк проветрился на трамвае. Туда и обратно.

На форточку, громко чирикая, спикировал воробей. Бобров затопал, замахал руками, прогоняя незваного гостя.

— Зачем? — спросил Логунов.

— Примета плохая, когда птица в комнату залетает. Вот чего я не понимаю, Ваня, — сказал полковник, закрывая форточку.