— Как вы себя чувствуете?

— Плохо. Очень плохо. Меня как будто грызет что-то изнутри. Пока Локи был со мной, мне казалось, что я могу бороться, что могу снова стать сильным. А теперь…

Наталья заметила, что Свирин пристально смотрит на ее руки и будто силится что-то вспомнить. «Отлично, голубчик. Вспомнить ты все равно не сможешь, хотя подсознание твое вопит и топает ногами».

Медленно, следя за тем, чтобы вовремя выделить голосом нужные слова в такт дыханию Свирина, она говорила и смотрела вскользь его зрачка. Ее фразы складывались в замысловатую мелодию. Повышая и понижая голос, умело модулируя, Наталья привела его в состояние, близкое к трансу. Она мягко, ненавязчиво объясняла, что плохо ему от того, что его убеждения и взгляды находятся в противоречии с еще более глубокими принципами типа «не убий» и так далее. Поскольку слово более материально, чем мысль, необходим облечь мысль в словесную оболочку, выпустить ее в пространство. Не зря же люди делятся своими переживаниями с друзьями, ходят к исповеди: так они избавляются от напряжения, как будто спускают пар через предохранительный клапан. Здесь не было логики, но это было не менее убедительно, чем дерьмо, прущее из засоренной Свириным трубы.

Он смотрел на Наталью доверчиво, как ребенок.

— Значит, если я расскажу обо всем плохом, что сделал в жизни, мне станет легче?

— Не сразу, но станет.

— Хорошо, слушайте. Почему-то я вам верю.

Он говорил долго, Наталья даже испугалась, что пленки в диктофоне не хватит. Ей было противно, но она понимала: это необходимо. Наконец Свирин замолчал.

— Это все.

— Нет, не все, — возразила Наталья.

— Это правда все, — настаивал он.

— А Балаев и Калинкин? Кто убил их?

— Неужели я сказал и об этом? — потрясенно прошептал Свирин. — Но ведь их убил Сиверцев.

— Вы сказали, что виноваты в этом. Ведь если бы вы с друзьями не поступили так с той девушкой, он не убил бы их и не стал бы преследовать вас.

— Да, наверно, вы правы… — Свирина можно было собрать тряпкой в ведро и вылить, настолько он раскис. — Я признаю.

— Нет, Олег Михайлович, этого будет недостаточно. Поскольку все началось именно с той давней истории, просто признать вслух свою вину мало.

— Что же мне делать?

— Написанное слово более материально, чем сказанное. Когда вы пишете, вы вкладываете в этот процесс больше энергии.

— Вы хотите сказать, я должен написать?.. — Свирин взъерошил волосы и стал похож на старого бомжа — у него забрали станок, и он не брился уже несколько дней.

— Да, — Наталья достала из папки лист бумаги, ручку, протянула Свирину. — Пишите: «Я, Свирин Олег Михайлович, признаю, что виновен в смерти Сергея Павловича Балаева и Геннадия Федоровича Калинкина». Написали? Число и подпись. Видите, вы же не написали: «я убил». «Виновен» не значит «я — убийца». «Вина» — это на самом деле значит «причина». Вы просто признали, что вы — причина их смерти, понимаете?

Олег смотрел на Наталью, вытаращив глаза и приоткрыв рот.

— Понимаете? — снова спросила она.

— Да, — кивнул Олег.

Взяв у Свирина листок, Наталья усыпили его на двадцать минут и вышла из палаты. Спустилась на кухню, нашла Глеба и увела его к себе в кабинет. Прослушав запись, прочитав признание, он скептически усмехнулся:

— Наташа, зачем тебе это? Оправдаться в милиции? Да кто в это поверит? Он же псих!

— Запомни, солнышко, — Наталья спрятала кассету и листок в сумку, — лучшее вранье — это полуправда.