— Он был у врача, — продолжала она очень осторожно, — Еще прошлой осенью… Все очень запущено и плохо, на самом деле, но он не хочет лечиться, да и денег таких у них нет… Я подумала, может, ты поможешь, Нил… Все стоит очень дорого, это лечение и терапия…

— Я ничего не знал.

— Ты виделся с ними?

— Да. Сегодня.

— Мне очень жаль, Нил… — Лейла накрыла своей ладонью мою. — Он все еще злится на тебя, да?

— Почему мне никто не сообщил, никто не позвонил?

— Наверное, никто не знает, как связаться с тобой…

Она так это сказала, как будто я был недосягаем для современных средств связи, как будто я летал на таких высотах, куда не дозвониться артистам бродячего цирка.

— У мамы же есть мой номер…

Некоторое время мы сидели в тишине. Я не мог поверить в то, что только что узнал. У меня были деньги. Я мог найти хорошего специалиста в Нью-Йорке или где угодно. Да черт возьми, суммы вообще не имели значения. Если бы я знал, то давно бы забрал отца, поместил бы его в хорошую больницу. Рак можно победить. Это не приговор… Если взяться за свое здоровье. Да если хотя бы бросить пить и курить! Папа явно не был настроен на успешный финал.

— Мне очень жаль, Нил, — возобновила беседу Лейла. — Я думала, ты знаешь… Мы всем цирком уговаривали его заняться лечением, хотели даже объявить сбор средств… Мы нашли бы деньги все вместе, но он упрямый и гордый, ты же знаешь…

— Я разберусь с этим, — оборвал я.

— Это очень здорово, что ты приехал. Ты сможешь помочь. Я очень рада, правда!

Я расплатился за ужин и был готов отвезти Лейлу назад в цирк, но, едва сев в машину, она спросила:

— Где ты остановился?

Этот вопрос повернул планы на вечер в другое русло, потому что совершенно точно не был задан из праздного любопытства. Через десять минут мы уже были в номере моего мотеля, а еще через пять Лейла уже снимала с себя кружевные трусики.

Я трахал ее на кровати, на журнальном столике и прижав к стене. Я трахал ее, не глядя ей в глаза. Я трахал в ее лице все свое цирковое прошлое, которое ненавидел теперь еще больше, все свои детские обиды, все эти тусклые гирлянды и мерцающие лампочки. Я трахал все попытки пробиться к отцу и его упрямые отказы принять мои решения. Я даже, наверное, не видел перед собой Лейлы. Она с придыханием просила: «Еще, еще», — а я слышал только голос в свое голове, который твердил, что отец не сказал мне о раке. Лейла стонала и улыбалась в моих руках, а я видел только лицо матери, как будто сожалеющей о том, что не может мне все рассказать. Лейла целовала меня в губы, а я чувствовал только горький дым сигарет, которые курил отец. И весь этот долбанный цирк с его вагончиками, сырыми трейлерами и вечными переездами! С мизерными зарплатами, которых едва хватало на еду и одежду! С неустроенностью, невозможностью позволить себе нормальную медицинскую страховку! И папино упрямство, почти граничащее с безумием… Жизнь, отравленная запахами манежа и клоунского грима! Глаза Лейлы сверкали отражением моей ненависти ко всему, в чем она жила.