Явление полицейских было обставлено не так торжественно, как ОМОНовский налет, с которым я недавно столкнулся в своем времени, но впечатление от внезапного появления оказалось не менее сильное. Мы с Натальей Александровной застыли на месте, как персонажи картины Репина «Не ждали».

    Молча протаращившись несколько долгих секунд на возникших перед нами полицейского офицера и четырех урядников, я, наконец, нашелся, что спросить:

    -  В чем дело, господа?

    -  А в том, - довольным голосом ответил молодой, красивый становой пристав, терпеливо ждавший такого или подобного ему вопроса, - что вы, сударь и сударыня, арестованы!

    -  Позвольте полюбопытствовать, за что? - вежливо поинтересовался я. Полицейские были без масок, не кричали дикими голосами, не размахивали оружием, не валили нас на пол и вели себя не нагло, а скорее смущенно. К тому же ко мне начало возвращаться самообладание.

    -  А об этом вам лучше знать, господин хороший! - с тонкой улыбкой сказал офицер.

    В этот драматический момент моя новая знакомая вдруг подняла сжатую в кулак руку и тоненьким голосом выкрикнула:

    -  Долой тиранию и тиранов!

    Я удивленно посмотрел на нее и, несмотря на неподходящий момент, засмеялся. Ни стройный становой пристав с темными, закрученными усиками, ни урядники с обыкновенными крестьянскими лицами никак не походили на тиранов, как и карнавальная барышня-крестьянка на Софью Перовскую.

    -  А вы бы, Наталья Александровна, постыдились, - видимо, обидевшись на «тирана», сердито сказал пристав. - Ваш батюшка беспокоится, матушка все глаза выплакала, а вы по крестьянским избам с кавалерами прячетесь.

    -  Вы не можете так говорить! - взвилась экстравагантная революционерка. - Вы нехороший человек, Эрнест Иванович, вы не думаете о счастье народа. Я знаю, я слышала, мне про вас мадмуазель Капустина говорила, какие вы ей авансы делали, а потом, потом… как вам, Эрнест Иванович, не стыдно!

    -  Это клевета, Наталья Александровна, вам самой потом за свои слова стыдно будет! - немного смутившись, ответил становой. - Извольте собираться, Александр Иванович за вами коляску прислал.

    Слушая препирательства молодых людей, я догадался, что полицейская акция носит не уголовный, а скорее семейный характер, и успокоился за свои фальшивые документы.

    -  А где хозяин? - спросил я пристава. - Он обещал меня на станцию отвезти.

    Тот глянул на меня не просто сурово, а даже с какой-то ненавистью и холодно сказал:

    -  Вы, сударь, тоже с нами поезжайте, их превосходительство Александр Иванович настоятельно приглашают. А на станцию вас потом отвезут.

    Не имея глупой привычки зря ссориться с «властью», я пожал плечами и промолчал. В конце концов, ничего страшного не произойдет, если я познакомлюсь с отцом революционерки и успокою его относительно наших с ней отношений.

    Отдав распоряжение своим подчиненным следовать за ним, пристав вышел из избы. Я, оставив на столе рубль за ночлег, одевшись, вместе с барышней последовал вслед за нашими захватчиками.

    На улице, около венской коляски, запряженной хороших статей гнедым жеребцом, толпились местные жители, привлеченные нежданным происшествием. Мы с Натальей Александровной безо всякого сопротивления сели в экипаж, полицейские, приехавшие верхами, взгромоздились на своих одров, и наш арестантский поезд тронулся в путь.

    -  Вы что, местная? - поинтересовался я у девушки, когда, миновав деревню, мы выехали за околицу.