Сколько времени продолжалась такая «внутриутробная» жизнь, я не знал. Время - не та категория, которая меня интересовала. Потом свет все-таки проник сквозь неплотно зажмуренные веки, и я вынужден был подумать о том, как сильно и долго у меня болит голова.

    -  Ну, вот мы и приходим в себя, - сказал чей-то ласковый старческий голос.

    Кто такие «мы», и куда они приходят, я не понял, но попытался зацепиться за членораздельные слова и слегка приоткрыл глаза. Надо мной склонилось морщинистое лицо с козлиной бородкой, в пенсне на вислом красном носу.

    -  Вот мы и глазки открыли, - сказали улыбающиеся губы, и я догадался, что речь идет, собственно, обо мне.

    -  Где я, и что со мной? - попытался спросить я, но слова не складывались в звуки и, вместо них, произнеслось, что-то нечленораздельное.

    Однако, старичок догадался, что я пытаюсь узнать и, продолжая улыбаться, объяснил:

    -  Нас немножко ранили, но все худшее позади, мы скоро пойдем на поправку!

    -  Ранило? - переспросил я. Получилось это более удачно, чем в прошлый раз, во всяком случае, я сам понял, что произнес.

    -  Лежите, голубчик, и ни о чем не думайте, скоро вам станет легче, - ласково сказал старичок. - И постарайтесь заснуть.

    Я постарался и заснул. Проснулся, когда в комнате было темно, и на столе слабо горела керосиновая лампа. Голова трещала, ныло плечо, и даже простое движение вызывало во всем теле острую боль. Я вспомнил, что «немножко» ранен, только не мог вспомнить, куда. В комнате никого не было, и мне не стыдно было стонать. Лежать и просто так терпеть боль было глупо, и я начал думать, как бы облегчить свое положение. Сначала я попытался поднять правую руку, но она меня не послушалась, и я начал поднимать левую. Меня буквально пронизал болевой импульс, и я чуть не потерял сознание, но все-таки, смог удержаться в реальности. Отдохнув, я предпринял вторую попытку поднять левую руку, и дело пошло чуть успешнее. В конце концов, я даже смог увидеть свою ладонь. Правда на этом мои подвиги кончились, я опять уплыл то ли в сон, то ли в забытье.

    Когда я снова утвердился на этом свете, в комнате по-прежнему тускло светила лампа, и никого рядом не было. Я опять начал манипуляции с левой рукой, сгибая и разгибая ее, и когда она стала меня немного слушаться, начал, превозмогая слабость и резкие болевые уколы, обследовать ей свое «бренное» тело. Повязки оказались на голове и правом плече. До ног я, понятное дело, рукой не добрался, только пошевелил пальцами ступни и слегка согнул их в коленях. Все вроде бы оказалось на месте, только отчаянно болело.

    Понимая, в каком времени я нахожусь, рассчитывать на нормальные болеутоляющие средства не приходилось. В таких случаях, как мой, обычно использовался опиум, но я, никогда толком не сталкивался с наркотиками и, понятное дело, боялся последствий, связанных с привыканием. Оставалось одно - самолечение. Я уже многократно пробовал воздействовать на свой организм собственным биополем, но не в таком тяжелом клиническом случае. Однако, выхода у меня не было и, приложив действующую ладонь к голове, я сосредоточился на своих ранах. Вначале мне вроде бы стало легче, и я опять впал в забытье. Очередной раз очнулся, когда было уже совсем светло. В комнате хлопотала домоправительница: поправляла постель, подтыкала сползшее одеяло.

    -  Доброе утро, Анна Ивановна, - довольно бодро произнес я и даже попытался ей улыбнуться.

    -  Доброе, доброе, - приветливо ответила она, ласково улыбаясь. - Вот вы и на поправку пошли!

    -  А где Татьяна? - спросил я, впервые вспомнив о ее существовании и о том, что почему-то ее до сих пор не видел.