Ей, благонравной, благовоспитанной девице, слышать такое предложение от мужчины было не просто стыдно, а почти оскорбительно, и я испугался, как бы с ней не приключилось чего-нибудь плохого. Однако, другого выхода, кроме как подчиниться обстоятельствам, у нас с ней не было, и красная, пряча глаза, она пошла со мной и Гаврюшкой к жалким кустикам на краю огорода. Как я и предполагал, все сошло довольно гладко. Гаврюшка показывал мне соседние избы и рассказывал, кто в них живет, пока за нашими спинами Татьяна Кирилловна что-то делала на том самом ветру, до которого все ходят в сельской местности. Проветрившись, она, почти счастливая, присоединилась к нам с мальчиком. Во всяком случае, к избе девушка возвращалась не такой подавленной, хотя по-прежнему прятала от меня глаза.

    Мы с ней скоренько умылись ледяной водой из колодца, после чего вернулись в теплую и вонючую, особенно после свежего воздуха, избу. На столе нас уже ждала крынка парного молока и каравай свежего, душистого хлеба. «Святой отрок» с молодой жадностью набросился на еду.

    Когда скромная трапеза подходила к концу, в избу вошли Петр с младшим братом. Петр мне понравился еще вчера вечером. У него было широкое добродушное лицо с мягким, как бы снисходительным выражением карих глаз, и уверенность в себе сильного человека.

    Ничего общего с отцовской затаенной подлостью и равнодушной жесткостью Ефима в нем не было, да и внешне он похож на мать, а не на отца.

    -  Доброго вам утречка. Как спалось? - вежливо поинтересовался он, обмахивая шапкой налипшие на армяк снежинки.

    -  Спасибо, хорошо, - ответил я за себя и за Татьяну Кирилловну.

    -  Спасибо за брата, - в свою очередь поблагодарил он. - А отрок-то, я гляжу, нарушил завет…

    -  Это я ему, как лекарь, велел, - серьезно ответил я, - а то на голодный желудок слишком много у него будет святости.

    -  Ну, пусть кушает на доброе здоровье. А хороши, все-таки, у тебя, господин дохтур, кобылки, может и вправду продашь на завод? Я хорошую цену дам. Ты не смотри, что мы бедно живем, я на извозе в Москве хорошие деньги имею.

    -  Продать-то можно, - ответил я. Мне уже надоело чувствовать себя нищим и зависеть от сиротских червонцев, вшитых в платье девицы Раскиной. - Да только кобылки-то не мои, я их у лихих людей отобрал. Как бы у вас от такого «завода» беды не случилось.

    -  Что-то ты, господин дохтур, на разбойника никак не походишь, - удивился моему признанию Петр. - Это как так отобрал?

    Я вкратце, не вдаваясь в подробности и подоплеки, рассказал, как меня пытались похитить и о последовавшей перестрелке.

    -  Ишь ты, как народишко испаскудился. Так значит, от одних отбился, а тут и тятенька с Фимкой на твою голову…

    -  А потом и вы всей компанией.

    -  Это так. Поди, в темноте разбери, что за люди… Небось, страху натерпелся?

    -  Да не очень… - неопределенно ответил я, не объяснять же было Петру, что последнее время меня гоняет кто ни попадя, и я уже начал привыкать к ощущению постоянной опасности.

    -  Кобылки-то знатные, да, видать кусаются. А как думаешь, что те за люди были, и что в тебе у них за нужда?

    Врать, глядя в честное лицо мужика, мне не хотелось, и я, как мог понятнее, объяснил ситуацию то ли ошибкой, то ли коммерческим интересом революционеров.

    -  Да, бомбисты люди сурьезные, - подытожил он мой рассказ. - С ими палец в рот не клади, сам в Москве с такими встречался.