Петр и старший из братьев прошли с нами в горницу, тухлый старичок с младшим сыном остались во дворе.

    -  Вот я тебе, Фимка-урыльник, дохтора привез! - сказал Петр, не очень заботясь скрыть пренебрежение в голосе.

    Ефим застонал громко и жалобно, повернул в нашу сторону голову и, увидев меня, неожиданно завыл и попытался подальше отползти от такого спасителя.

    -  Я, ваше благородие, господин хороший, невиноватый, то все тятька сбаламутил, - прохрипел он, глядя остановившимися от ужаса глазами.

    То, что Ефим мог говорить, меня как «лекаря» обнадежило, мне во время удара показалось, что я едва ли не прорвал ему пищевод.

    Я попросил поднести к лавке керосиновую лампу и посветить так, чтобы я мог осмотреть горло больного. Никакой жалости к «Фимке-урыльнику» у меня не было, но и с души спала тяжесть, что я его все-таки не убил. Ефим, между тем, дополз до стены и вынужден был остановиться, прижавшись к ней спиной. Но меня он смотрел по-прежнему выпученными глазами, периодически рыская ими по комнате, как бы в надежде найти заступника и избавление.

    -  Ты, Фим, не боись, оне тебя больше бить не станут, - подал голос до сих пор молчавший средний брат, рослый малый с инфантильным выражением лица. - Оне дохтур!

    При слабом свете лампы заглядывать в рот раненого было бесполезно, да и особой нужды в этом я не видел, не по моей это квалификации. Раз Ефим мог говорить, значит, ранение не было очень серьезным. Потому я просто охватил рукой его горло, чем опять привел душегуба в панический ужас. Он захрипел и принялся бессвязно читать «Отче наш». Не обращая на него внимания, я сосредоточился на своей руке, и парень затих. Особо я не напрягался - устал за день, да и объект меня не интересовал. В избе же воцарилась торжественная тишина, все присутствующие благоговейно наблюдали за знахарским лечением.

    -  Все, - сказал я, когда рука начала дрожать, - теперь ему полегчает!

    -  Ну, че, Фимка, полегчало? - тут же поинтересовался младший брат, как только я оставил горло больного в покое.

    Ефиму, по-моему, стало легче не столько от лечения, сколько оттого, что я отошел в дальнюю часть избы. Он громко сглотнул застрявший в горле ком страха и утвердительно закивал головой.

    -  Ишь ты, - удивленно произнесла молодая баба с глупым, миловидным лицом, - ишь ты, как оно того…

    На этом замечании интерес присутствующих к Фимке иссяк и сосредоточился на гостях. Девица Раскина к этому времени отогрелась и, возбужденная после недавних событий, решила взять быка за рога - начала духовную проповедь. Того, что щуплый крестьянский парнишка заговорит громким, высоким голосом, никто, понятное дело, не ожидал, и все присутствующие тут же уставились на странного оратора.

    -  Мы все с вами братья и сестры! - объявила крестьянам Татьяна Кирилловна. - Мы с вами выполняем святую миссию, обрабатываем мать сыру землю! Мы соль земли Русской, мы, а не те, кто отошел от Бога и Богородицы и попрал их святые заповеди! Мы землепашцы, основа нравственности и проповедники Евангельских истин!..

    Меня сначала тяжелый день в имении Коллонтай, потом суета и беготня последних часов совсем вымотали, хотелось есть и спать, а девица, подхлестнутая завороженным вниманием крестьян, гладко и без остановки несла околесицу. Я, между тем, снял пальто, повесил его на крюк в стене и присел к столу.