-  Я тебя за брата Фимку никогда не прощу! Иди, ирод, сюда! Иди, тебе говорят, паскуда! - разорялся он, а сзади из фаэтона ему вторил тонкий голосок:

    -  Идите же, сударь, пожалейте меня! Ну, пожалуйста, не сердите их!

    Мужик начал распалять себя криком, и я подумал, что так он, того и гляди, доведет себя до такого состояния, когда море станет по колено. Тогда мне, упаси боже, придется в него стрелять. Влезать в уголовщину с убийством мне не светило ни под каким видом, и это вынудило начать активные действия. Не вынимая рук из карманов пальто, я, не спеша, направился к саням преследователей. Крикун, увидев, что я подхожу, запнулся на полуслове и, набычившись, наблюдал за моим приближением.

    Я подошел почти вплотную к застывшей компании. В санях сидело два парня, один совсем молоденький, лет пятнадцати, второй чуть постарше, но уже кряжистый, с застывшим, настороженным лицом. Старичок как-то стушевался и задвинулся вглубь, почти укрывшись за спинами молодых людей. Зачинщик и мой хулитель стоял, широко раздвинув плечи и ноги перед задком саней и, приоткрыв рот, угрюмо смотрел на меня.

    -  Ну, - спросил я низким раскатистым голосом, - чего тебе надо?

    -  Фимку, брата, ты покалечил? - спросил мужик тоже довольно спокойно, но с еще истерическими нотками в голосе, способном сорваться на крик,

    -  Ну, я.

    -  За что?

    -  А то ты сам не знаешь!

    Больше говорить, собственно, было не о чем. Мы помолчали, рассматривая друг друга. У мужика было широкое, простое лицо, с темными провалами глаз, не видимыми в слабом, отраженном свете луны. Никакой свирепости я в нем не заметил.

    -  Петруша, - раздался с саней знакомый голос старика, - Ефимушка-то брательник твой родной, порадей за него, а что этот человек плетет, все неправда!

    Петруша нахмурился и опять начал наливаться праведным гневом.

    -  А чего это я, дед, плету? - спросил я спрятавшегося за парнями старика. - Я еще и слова не сказал.

    Петруша покосился через плечо на отца и опустил напрягшиеся плечи:

    -  А и вправду, папаша, он еще ничего не сказал, - рассудительно заметил он старику и снова спросил у меня: - Ты за что брата Фимку покалечил?

    -  Они с твоим папашей хотели меня ограбить и убить, - спокойно объяснил я. - Пустили ночевать, а потом сказали коней отдать.

    Петр внимательно слушал меня, пристально вглядываясь в лицо, чтобы понять, правду ли я говорю. Не успел я замолчать, как старик закричал визгливым, голоском:

    -  Врет он все, Ирод Иерусалимский! Мы с Ефимушкой пошутковать хотели, а он, Сатанаил, его смертью изувечил! Ты кого, Петруша, будешь слушать, родного тятеньку или варнака безродного!

    Такой мощный довод вновь вверг Петрушу в сомнения, но я не дал им окрепнуть:

    -  Не веришь мне, спроси человека стороннего. Вон он у меня в фаэтоне сидит. Ему врать незачем, он меня и по имени не знает, я его сегодня вечером на дороге подобрал.

    Петруша опять косо глянул на свои сани и согласился:

    -  А чего не спросить, спрошу.

    Мы одновременно двинулись к моему экипажу. Это мне было на руку во всех отношениях, и главное - разделяло силы нападавших. Если завяжется драка, я успею хоть как-то нейтрализовать здорового, как тюремная стена Петрушу, покуда подоспеют его молодые братья. В то же время я не представлял, что может выкинуть и сказать чудаковатая непротивленка.