Поглаживая каменную стену саркофага, я рассказываю папе, про свою жизнь, жалуюсь на мачеху и её дочек и прошу, чтобы папа, как можно быстрее забрал меня к себе. Если подумать, то что меня здесь держит? Бер? Рано или поздно подруга найдёт себе парня и забудет про Аннабель. Тогда у меня не останется ни единой причины продолжать жить.

Хочется остаться в склепе, но приходится возвращаться. Я медленно иду по кладбищу, и всё вокруг расплывается, точно я утонула и бреду по дну реки.

— Папа, папа, — бормочу я, вытирая слёзы с глаз. — Ты же говорил, что всё будет хорошо. Рассказывал, что если станет плохо, то ко мне прилетит моя крёстная фея и всё исправит. Махнёт волшебной палочкой и…

То ли звук, то ли неожиданное движение заставляет остановиться и вертеть головой. Сейчас я стою возле склепа королевской семьи — большущей постройки, больше похожей на жилой дом, чем на обитель мертвецов. Колонны, купол крыши и тёмная арка входа — очень красивое строение; папа рассказывал, что королевский склеп возводил зодчий из далёкой жаркой страны, где в пустыне стоят исполинские пирамиды.

Мне кажется, или во мраке дверного проёма на мгновение качнулось что-то белое? Глупости! Кто может прятаться в склепе королевской семьи? Однако я ощущаю непреодолимое желание войти внутрь. Настолько непреодолимое, что сама не замечаю, как подхожу всё ближе. Это какое-то наваждение, не иначе! Кроме того, я чувствую чей-то пристальный взгляд, от которого кожа на лице начинает пылать, как от ожога.

— Ани, остановись! — голос папы слышится так отчётливо, будто он стоит у меня за спиной.

Морок отпускает, и я испуганно отбегаю от склепа. Что произошло? Я не в силах понять, почему едва не вошла внутрь королевской усыпальницы. Чужой взгляд некоторое время ещё продолжает обжигать лицо, но чем дальше я отхожу, тем слабее он ощущается, пока не исчезает вовсе.

Подхожу к воротам кладбища и останавливаюсь. Смотрю назад.

— Аннабель, — шепчет ночной ветер, блуждая между крестов. — Аннабель…

4

С самого утра в доме царит непонятное оживление. Матильда носится с физиономией такой загадочной, будто ночью ангелы сообщили ей некое важное известие, может быть даже от самого бога. Кощунственно так думать, понимаю, но как только взгляну на мачеху, эта мысль приходит в голову снова и снова.

Жак и Луи метут двор, убирают сухие листья и сорняки в саду, а после щётками из конского волоса чистят ограду и стены дома. Констанц порхает по кухне, будто птичка и напевает про эту самую птичку, сумевшую удрать из силка охотника. Повариха довольна, что и не удивительно: в кои-то веки Матильда разрешила ей класть в блюда все необходимые ингредиенты в нужных количествах. А не так, как всегда; куда, столько сахара? И муки давай меньше, хватит и половины.

Нет, воистину, происходит нечто необычное.

Правда, мне от этого нисколько не легче. Даже наоборот. Я и Виола — старуха, добывающая хворост, выдраиваем дом так, словно к нам в гости должен приехать не меньше, чем король. После, когда пол и стены начинают сверкать, а окна блестят так, что болят глаза, Матильда велит приготовить праздничную одежду, так что я вынуждена орудовать тяжеленным гладильщиком, выглаживая камизы, коты и сюркотты мачехи и её дочерей. Виола кряхтит, когда взамен потухших, ей приходится тащить новые уголья. Да ещё и нужно следить, чтобы ни один уголёк не вылетел наружу и не пропалил дыру в дорогой ткани. Когда заканчиваю, по лбу текут настоящие реки пота, а руки, кажется, вот-вот отвалятся.

Не знаю, что должно произойти, но я уже это ненавижу.

В гостином зале ставят большой стол.