|
Ее дилемма разрешилась сама собой, когда парфянский царь вторгся в Сирию. Ород был уже стар, давно не принимал участия в войнах, и интриги, естественные для престолонаследия такой величины, угнетали его. Одним из обычных способов справиться с ам-бициозными сыновьями и фракциями было послать воевать самого агрессивного из них, а какая война лучше, чем против римлян в Сирии? Самым сильным из его сыновей был Пакор, и эту войну должен был возглавить именно он. На этот раз царь Ород схитрил. С Пакором шел Квинт Лабиен, придумавший для себя прозвище Парфянский. Сын величайшего военачальника Цезаря, Тита Лабиена, он решил лучше сбежать ко двору Орода, чем подчиниться победителю своего отца. Внутренний спор в Селевкии-на-Тигре также выявил разницу во мнениях насчет того, как можно победить римлян. В предыдущих стычках, включая ту, что закончилась ликвидацией армии Марка Красса в Каррах, парфяне полагались только на всадников-лучников, незащищенных доспехами крестьян, которые в притворном отступлении галопом неожиданно поворачивались и посылали в сторону врага смертоносный град стрел. Знаменитая «парфянская стрела». Когда Красс пал в Каррах, парфянской армией командовал женоподобный, раскрашенный принц Сурена. Он придумал, как сделать так, чтобы у его верховых лучников стрелы не кончались: нагрузил караван верблюдов стрелами и доставил их лучникам. К сожалению, его успех был так заметен, что царь Ород заподозрил Сурену в притязании на трон и приказал его казнить. С того дня прошло более десяти лет, но спор о том, кто одержал победу в Каррах – лучники или катафракты, одетые в кольчуги с головы до ног и на лошадях, тоже одетых в кольчуги, – не утихал. Спор имел социальную окраску: лучники были крестьянами, а катафракты – аристократами. И когда Пакор и Лабиен в начале февраля в год консульства Гнея Домиция Кальвина и Гнея Асиния Поллиона повели войска в Сирию, армия парфян состояла исключительно из ката-фрактов. Аристократы взяли верх. Пакор и Лабиен перешли Евфрат у города Зевгма и там разделились. Лабиен и его наем-ники направились на запад и через Аманские горы переправились в Киликию Педию, а Пакор и катафракты повернули на юг, в Сирию. Они сносили все перед собой на обоих фронтах. Но агенты Клеопатры на севере Сирии сосредоточили внимание на Пакоре, а не на Лабиене и по-слали известие в Александрию. Как только Антоний услышал об этом, он уехал. Никаких теплых прощаний, никаких заверений в любви. – Он знает? – спросила Тах-а. Не стоило уточнять, Клеопатра знала, что интересует Тах-а. – Нет. У меня не было возможности. Он лишь потребовал доспехи и поторопил Деллия, – ответила она, вздохнув. – Его корабли должны плыть в порт Верит, но он не уверен в ветре и не рискнул плыть вместе с ними. Он надеется быть в Антиохии раньше флота. – Чего не знает Антоний? – мрачно спросил Цезарион, больше всех недовольный внезап-ным отъездом своего героя. – Что в секстилии у тебя появится брат или сестра. Лицо ребенка прояснилось, он радостно запрыгал. – Брат или сестра? Мама, мама, это же потрясающе! – Ну, по крайней мере, это отвлечет его от мыслей об Антонии, – поделилась Ирас с Хар-миан. – Но ее мысли это не отвлечет, – ответила Хармиан. Для Антония поездка в Антиохию стала тяжелой, изнурительной гонкой. По пути он по-сылал за тем или другим правителем в южной части Сирии, временами отдавал им приказы, не слезая с коня. Тревожно было узнать от Ирода, что среди евреев мнения разделились. Большая часть иудейских инакомыслящих жаждала оказаться под властью парфян. Лидером пропарфянской партии был хасмонейский принц Антигон, племянник Гиркана, не любивший ни Гиркана, ни римлян. Ирод не посчитал нужным сообщить Марку Антонию, что Антигон уже заключил сдел-ку с послами-парфянами, чтобы получить желаемое – еврейский трон и статус верховного жре-ца. |
