|
Так что если брак будет фактическим да еще появится результат, доказывающий это, Либон получит кругленькую сумму. Новость о пари вызвала у нее дикий хохот, но она уже достаточно знала об Октавиане, чтобы понять, что не посмеет рассказать ему об этом пари. Странно. Его дядя бог Юлий посмеялся бы с ней вместе. Но в племяннике не было ни искры юмора. – Ты можешь посетить Октавию в любое время, – сказал он ей. – Но будь готова к слезам и детям. Вот и все фразы, которыми они обменялись, прежде чем новые служанки положили ее в мужнюю постель. Дом был очень большой и отделанный мрамором великолепной расцветки, но его новый хозяин не позаботился обставить комнаты надлежащим образом или повесить какие-либо кар-тины на стенах в местах, явно предназначенных для них. Кровать оказалась очень маленькой для столь огромной спальни. Скрибония не знала, что Гортензий ненавидел комнатушки, в которых спали римляне, поэтому сделал свою спальню по размеру равной кабинету в доме римлянина. – Завтра твои слуги поместят тебя в твои собственные комнаты, – сказал он, ложась в пол-ной темноте. На пороге он задул свечу. Это стало первым свидетельством его врожденной стеснитель-ности, от которой ей будет трудно его избавить. Уже разделив супружеское ложе с двумя дру-гими мужчинами, она ожидала нетерпеливого бормотания, тычков, щипков – приемов, видимо имевших целью возбудить в ней желание, в чем ни один из мужей не преуспел. Но ничего подобного Цезарь не делал (она не должна, не должна, не должна забывать называть его Цезарем!). Кровать была слишком узкой, и Скрибония не могла не чувствовать его голое тело рядом с собой, но он не пытался как-то по-другому коснуться ее. Внезапно он за-брался на нее, коленями раздвинул ей ноги и вошел в ее прискорбно сухую вагину – настолько она была не готова к этому. Но его это не смутило, он усердно задвигался, молча испытал ор-газм, потом вынул пенис, встал с кровати и, пробормотав, что он должен вымыться, ушел. Да так и не вернулся. Скрибония осталась лежать, ничего не понимая, потом позвала служанку и велела зажечь свет. Он сидел в кабинете, за видавшим виды столом, заваленным свитками, с листами бумаги под правой рукой, в которой он держал простое, ничем не украшенное тростниковое перо. Перо ее отца Либона было вставлено в золотой корпус с жемчужиной на конце. Но Октавиана-Цезаря, ясное дело, не интересовали такие вещи. – Муж мой, ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Скрибония. Он поднял голову при появлении еще одного источника света и на этот раз встретил ее са-мой очаровательной улыбкой, какую она когда-либо видела. – Да, – ответил он. – Я разочаровала тебя? – спросила она. – Совсем нет. Ты была очень мила. – Ты часто так делаешь? – Делаю что? – Гм, работаешь, вместо того чтобы спать. – Все время. Я люблю покой и тишину. – А я тебе помешала. Извини. Я больше не буду. Он опустил голову. – Спокойной ночи, Скрибония. Только спустя несколько часов он снова поднял голову, вспомнив ту краткую беседу. И подумал с огромным облегчением, что новая жена ему нравится. Она чувствовала границы, и если он сможет сделать так, что она забеременеет, союз с Секстом Помпеем состоится. Октавия оказалась совсем не такой, какой Скрибония ожидала ее увидеть, когда шла выра-зить соболезнование. К ее удивлению, она нашла свою новую золовку без слез и веселой. Это удивление отразилось в ее глазах, ибо Октавия засмеялась, усаживая ее в удобное кресло. – Маленький Гай сказал тебе, что я в прострации от горя. – Маленький Гай? – Цезарь. Я не могу избавиться от привычки называть его маленьким Гаем, потому что я вижу его таким – милым маленьким мальчиком, который везде топал за мной и постоянно надо-едал. |
