Здоровяк в тельняшке вдруг сказал:

– Слушай, Андрей, что то мне твое лицо знакомо. Где то я тебя видел.

– Мне тоже кажется, что тебя видел, – ответил Обнорский.

– Никак не вспомню – где…

– Может быть, в… – начал Обнорский, но здоровяк хлопнул себя по лбу и перебил его:

– Е о о! Вспомнил! Я же тебя в ментовке видел…

– Мент? – взорвалась камера. – Мент! Красный!

– Братва, опять красного подсадили! Обнорский почувствовал фальшь в разноголосице возмущенных реплик. Это напоминало любительский спектакль: актеры старались, но получалось слабовато. Он почувствовал, что вся камера внимательно наблюдает за ним, ожидает реакции… Он спокойно сидел на тощем тюремном матраце, смотрел в возмущенные лица.

– Порвать сучару ментовскую!

– Не, сперва попользовать в жопу! Пустить по кругу.

– Я первый. У красных, говорят, попка сладенькая. Ух, разговеюсь…

– Молод ты еще, дядя Гриша, первым. Обнорский сидел, молчал. Постепенно голоса стали стихать. Реакция мента на возмущенный рев блатных определенно не соответствовала ситуации. Сверху на Андрея насмешливо посматривал араб.

– А чего У вас тут хачик делает? – спросил Обнорский.

– Я попрошу нашу птичку не обижать, – ответил тельник. – Саид у нас не хачик, а самый настоящий арабский шейх.

Тельник задрал голову к потолку и сказал с какой то очень знакомой интонацией:

– Что ты здесь делаешь, Саид?

– Стреляли, – с очень знакомой интонацией ответил араб из под потолка.

Обнорский неожиданно узнал и эти реплики, и эти интонации. Он весело рассмеялся.

– Эй, Саид, а почему у тебя седло мокрое? – спросил кто то.

– Стреляли, – ответил араб. И с невозмутимым выражением на смуглом лице произнес по арабски: – Смейтесь, продажные русские полицейские. Смейтесь, грязные свиньи.

Обнорский ухмыльнулся и негромко сказал по арабски:

– Зря ты обижаешься на нас, брат. Все мы в руке Аллаха.

В камере мгновенно стало тихо. Араб смотрел на Обнорского сверху темными расширившимися глазами.

– Кто ты? – спросил он через несколько секунд на родном языке.

– Человек, – ответил Обнорский.

Тюремные стены отсекают человека от свободы, отсекают от жизни. Но вне тюремных стен жизнь продолжается, и внешний мир может даже и не заметить исчезновение одного из своих обитателей.

В лучшем случае это волнует его родных… или не волнует никого вовсе.

Арест Обнорского не мог остаться незамеченным хотя бы по роду его деятельности. Арест журналиста, тем более известного журналиста… Тем более пишущего на острые темы… Тем более в политизированной стране… И пишущая братия, и обыватели раскололись на два лагеря: одни считали, что Серегин стал жертвой мафиозно ментовского альянса, другие были убеждены, что криминальный журналист доигрался в своих контактах с бандитами. Существовала и третья точка зрения, увязывающая Серегина с деятельностью КГБ ФСК. И четвертая, согласно которой именно Серегин организовал покушение на руоповского подполковника Кудасова. И пятая. И шестая…

Журналисты, пораженные, как и все население страны, вирусом политических разногласий, уже утратили былую корпоративность. Но на очередном брифинге в ГУВД, посвященном делу Кудасова, все равно посыпались вопросы о Серегине. Генерал Локтионов, в душе матеря подчиненных за ретивость, отвечал:

– Да, господа… Серегин? Не так давно мы с вами уже о господине Серегине разговаривали. Я, если помните, еще тогда, в июне, предупреждал: ваш коллега ходит по краю. Работа журналиста в столь деликатной области, как криминал, требует высочайшей ответственности и моральных качеств… Ну, моральные качества Андрея Викторовича я обсуждать не буду – неэтично.