— Забрал?

    — В Архангельск. Он хочет найти девушку, которая вела дневник, эту Анну Сафонову.

    — Когда он уехал?

    — Вчера днем. В четыре или в пять. Она не помнит.

    — На чем?

    — На машине.

    — На машине? Так это прекрасно! Ты его легко перехватишь. Когда ты приземлишься, то будешь отставать всего на несколько часов. Он теперь там как мышь в мышеловке.

    — К сожалению, он не один. С ним американский репортер О'Брайен. Вы его знаете? Корреспондент спутникового телевидения.

    — Вот как... — Арсеньев выпятил нижнюю губу и потеребил вислую кожу на шее. Потом добавил: — Даже если так, шансы на то, что эта женщина до сих пор жива, незначительны. А если и жива — что ж, это тоже не катастрофа. Пусть пишут свои книги и делают свои мерзкие репортажи. Я не верю, что Сталин доверил своей — как бы это выразиться — горничной послание будущим поколениям. Как вы полагаете?

    — Меня все же беспокоит...

    — Его горничная? Да будет вам, Феликс! Он был грузин, да к тому же старик. Товарищу Сталину женщины были нужны только для трех вещей: готовки, стирки и рождения детей. Он... — Арсеньев на мгновение умолк. — Нет...

    — Это безумие, — сказал Суворин, подняв руку. — Понимаю. Я беспрерывно твержу себе, что это безумие. Но ведь он и был безумцем. И грузином. Подумайте об этом. Зачем ему понадобилось устраивать такую проверку девушке? Ему, видимо, доставили ее медицинскую карту. Он требовал выяснить, нет ли у нее наследственных изъянов. И потом, зачем он хранил в своем сейфе ее дневник? Кроме того, видите ли...

    — Кроме того? — Арсеньев уже не постукивал по спинке переднего сиденья, а буквально вцепился в нее.

    — Если верить Зинаиде, в дневнике девушки есть ссылки на Трофима Лысенко. Ну, вы знаете: наследование приобретенных свойств и прочая дребедень. И, видимо, он говорил, что у него никчемные дети и чтодух России — на Севере.

    — Ладно, Феликс. Это уже слишком.

    — И еще есть Мамонтов. Я никак не могу понять, почему понадобилось идти на такой безумный риск — убивать Рапаву, да еще таким способом. Зачем? Это я и хотел сказать вам вчера: что Сталин мог написать такого, что отразилось бы на России пятьдесят лет спустя? Но если Мамонтов знал — или до него дошли какие-то слухи, возможно, много лет назад, от старых работников Лубянки — о том, что Сталин мог оставить после себя наследника...

    — Наследника?!

    — ... то тогда многое становится на место, не так ли? Вот почему он пошел на это. Подумайте! Ведь Мамонтов такой псих, что он... ну, не знаю, как сказать, — ему пришло в голову самое абсурдное объяснение, — захочет провести сына Сталина в президенты или что-нибудь в этом роде. У него есть полмиллиарда рублей — для начала...

    — Минутку, — сказал Арсеньев. — Дайте мне подумать. — Он взглянул на летное поле, на выстроившиеся в ряд вертолеты. Суворину бросилось в глаза, как мышца, по форме напоминавшая рыболовный крючок, задвигалась на его внушительном подбородке. — И мы до сих пор не знаем, где Мамонтов?

    — Он может быть где угодно.

    — В Архангельске?

    — Не исключено. Вполне вероятно. Если у Зинаиды Рапава хватило мозгов, чтобы разыскать в аэропорту Келсо, то почему этого не мог сделать Мамонтов? Он мог идти по их следу двадцать четыре часа в сутки.