— И люди, выпускающие их, осмеливаются писать то, что думают? — спросил Легрэн, щеки его побледнели.

— Они ничего не боятся, у них нет другого закона, нет другого хозяина, кроме их идеи, — сказал Жербье. — Эта идея сильнее, чем жизнь. Люди, публикующие эти листки, неизвестны, но однажды за то, что они сделали, им воздвигнут памятники. Человек, нашедший газету, рискует жизнью. Тот, кто набирает текст, рискует жизнью. Тот, кто пишет статьи, рискует жизнью. И тот, кто перевозит газеты, рискует жизнью. Но их ничего не может остановить. Ничто не заглушит крик, вылетающий из мимеографов, спрятанных в сырых кельях, исходящий от печатных прессов, утаенных в глубоких подземельях. Не думай, что эти газеты в чем-то сходны с теми, что продаются при ярком свете. Это совсем маленькие кусочки бумаги. Мятые листки, на которых что-то напечатано в типографии или на машинке. Буквы размытые, заголовки подслеповатые. Чернила часто мажутся. Люди выпускают их, как умеют. Одну неделю в одном городе, другую — в другом. Они берут с собой то, что можно унести в руках. Но газеты выходят. Материалы для статей передаются по подпольным каналам. Кто-то собирает их, кто-то тайно готовит издание. Секретные группы набирают их. Полиция, агенты, шпики, «стукачи» волнуются, ищут, выслеживают их. Газета выходит на дороги Франции. Она маленькая, она выглядит невзрачно. Но каждая строчка в ней — как золотая жила. Жила свободной мысли.

— Мой отец был печатником. Так что я понимаю, — сказал Легрэн. — Таких газет не может быть много.

— Их множество, — ответил Жербье. — Каждое значительное движение в Сопротивлении выпускает свою, и тиражи достигают десятков тысяч. И еще есть газеты отдельных групп. И газеты в провинциях. У врачей свои, у музыкантов свои, у студентов, у учителей, у профессоров университета, у художников, у писателей и у инженеров.

— А что с коммунистами? — тихо спросил Легрэн.

— Ну конечно, у них есть «Юманите». Как и раньше.

—  «Юма…, — сказал Легрэн, — «Юма…»

Его выпуклые глаза наполнились экстазом. Он хотел сказать больше, но приступ кашля оборвал его.

XI

Был полдень. Заключенные проглотили котелок грязной воды, служившей им пищей, и неподвижно лежали на солнце. Легрэн был с Жербье в тени барака.

— Они знают, как умирать в движении Сопротивления, — начал Жербье. — Гестапо собиралось казнить дочь одного промышленника за то, что она отказалась выдать им организацию, в которой состояла. Ее отцу разрешили свидание с ней. Он умолял ее все рассказать. Она оскорбила его и приказала немецкому офицеру, наблюдавшему за беседой, увести отца прочь… Активист Христианского профсоюза сдружился с немцами, то ли из-за своей слабости, то ли из интереса. Его жена выгнала активиста из дома. А его совсем юный сын добровольно вступил в боевую группу. Он проводил диверсии, убил нескольких часовых. Когда его схватили, он написал матери: «Все уже очистилось. Я умираю, как хороший француз и как добрый христианин». Я сам видел это письмо.

— Знаменитого профессора арестовали, бросили в гестаповскую тюрьму Фресне в Париже. Они пытали его, пытаясь выведать имена. Он сопротивлялся… Он сопротивлялся… Но однажды почувствовал, что больше не может терпеть. Он испугался самого себя. Он снял свою рубашку, разорвал ее и повесился… После демонстрации, перешедшей в уличную стычку, в ходе которой в Париже пролилась немецкая кровь, дюжину мужчин приговорили к смерти. Их всех должны были расстрелять на следующий день на рассвете. Они знали это.