|
Я впервые поняла: Страже досталось не самое богатое здание в городе. Белая мраморная лестница в центре зала была покрыта красным ковром, у ее подножья сидели сфинксы и громоздились кадки с пальмами. Потолок сходился над лестницей куполом и был украшен такой обильной лепниной, что напоминал свадебный торт. В мраморных нишах стояли статуи, хрустальная люстра светила как солнце. Кажется, цель архитекторов здесь состояла в том, чтобы посетителей скручивало от зависти к богатству хозяина. Мы поднялись на второй этаж, пересекли еще один зал и вошли в распахнутые двери. Я отвлеклась на то, чтобы осмотреться, – и услышала, как двери захлопнулись у нас за спиной. Страшила с Дровосеком оставили нас одних. Страх от того, что нас тут закрыли, оказался немного разбавлен тем, что три высоких окна выходили на улицу, а еще три – на парадную лестницу, прямо как в кабинете Павла Сергеевича. Меня разобрал нервный смех при мысли, что начальники противоборствующих организаций выбрали для приема гостей залы одинаковой планировки: такие, чтобы можно было подглядывать, кто к тебе идет.
На кабинет этот зал со стенами из темного дерева был непохож, даже стола нет. Скорее, гостиная для отдыха богачей. Стены украшены гобеленами, на полках расставлены китайские вазы, посреди зала несколько старинных диванчиков и кресел. В желании украшать здесь не знали совершенно никакой меры, и все равно зал казался бездушным и холодным, как музей. Эх, сюда бы вместо здоровенного гобелена белую простыню, повесить проектор и смотреть кино, сразу стало бы повеселее! В зале были еще две закрытые двустворчатые двери – важное наблюдение на случай побега. Если все три окажутся заперты, попробуем выпрыгнуть из окна на лестницу. Ноги переломаем, но как-нибудь уползем. Я хотела поделиться идеей с Антоном, но он выглядел таким напряженным, что я побоялась его трогать. – Добрый вечер, – сказал чей-то голос. Я вздрогнула. Огляделась: никого. Как будто с нами разговаривает стена. Антон прерывисто, болезненно вдохнул, пальцы у него дернулись. – Гудвин – это голос, – поняла я. – Ну конечно, он ведь и должен быть невидимым. В сказке он не показывался Элли и остальным, чтобы они не смогли его разоблачить. – Это он. Он убил маму. – Антон и так был бледным, а тут вид у него стал совсем больной. – Я помню его голос. Мне захотелось взять его за руку, чтобы подбодрить, но я понятия не имела, уместно ли проделывать такое с теми, кого знаешь один день. – Я о тебе слышал, трюкачка, – добродушно произнес голос. – И рад, что ты пришла. Как тебя зовут? Лучше отвечу: в конце концов, мне нужна его помощь. Хотел бы убить нас – мы бы сейчас не разговаривали. – Таня, – сказала я. Антон бросился к самой дальней от нас двери – она была ближе всего к месту, откуда раздавался голос, – и толкнул резные створки обеими руками. Конечно, заперто. Он перешел к другой двери, треснул по ней кулаком. Потом побился об третью дверь с тем же результатом и наконец выдохся, весь красный и отчаянно злой. Голос молчал, будто ждал, когда Антон перебесится, а потом спросил: – А фамилия? Ну, это уж слишком. – Можете звать меня просто по имени. Кстати, а Гудвин – это у вас имя или фамилия? – Скорее, призвание. – Голос усмехнулся. – Ну что ж, Таня. Ты закрываешь двери рукой, верно? Уникальный дар. – Я слышала, у вас такой же. Могли бы стать трюкачом. – И правда, мог бы. Похоже, мы с Гудвином были похожи не только этим. Я чувствовала: сейчас он делает то же, что и я: прощупывает почву, чтобы понять, как построить беседу. Антон опять начал бродить по комнате, как лев по клетке. |
