— Странно… — сказал Архипов, — а нас пугал…

— Может, он только детей привечает? — предположил Берзалов и внимательно посмотрел на Кеца.

— Нет, — убеждённо сказал Кец, и глаза у него были честные — честные, — он всех пугает.

— Ладно… — потрепал его по голове Берзалов. — Нечего тебе на море делать. Он теперь зараженное. Держи свою шоколадку, доедай и в машину, сейчас поедем.

— Хорошо, дяденька, я быстро.

— Не называй меня дяденька, говори, товарищ старший лейтенант или Роман.

— Хорошо, дядя Роман.

— Ну и договорились.

Берзалов вдруг понял, почему испытывает симпатию к Кецу — уж очень он походил на него самого в то время, когда он с родителями жил на севере. Был я таким же белокурым и таким же лохматым, вспомнил Берзалов, потому что стригся два раза в года — когда ездили на море, и когда возвращались. А стриг меня прапорщик по фамилии Круг.

Глава 4. «Дубы» и рабы

До Усмани они, конечно, не дошли. Не тот вариант, не при таких раскладах атомного века, когда тебе выпадает самая никчёмная карта. Только ты не знаешь, что проиграл, пока противник не выложит каре или стрит флеш, а то и роял флеш. Вот тебе и кажется, что всё гладко получалось — как на бумаге. А Берзалов этого не любил, не любил он случайностей, как не любил советов Спаса, хотя, разумеется, к ним прислушивался. Как всегда, он начал злиться на себя за вечное везение, за этот фетиш, который вечно таскал за собой, как собака — хвост. «Всё не как у людей» — ворчал он сам на себя, и тоска овладевала им. Иногда у него возникало желании отречься от Спаса. Пожить простым смертным, без надежды на будущее, вкусить все прелести неудач и падений, может быть, даже смерти. О последнем, он, конечно, даже не заикался, боясь, как и все, сглазить судьбу.

Интуиция ничего не подсказывала, а Спас словно воды в рот набрал, должно быть, у него кончился запас сарказма. Где эти самые границы таинственной области? Когда начнутся? И как они выглядят? Гадать было бессмысленно. Зря я перестраховался, думал он, безрезультатно вглядываясь в экран СУО, на котором луч вычерчивал контуры местности. Ну не может всегда всё быть хорошо. Не может! Двести километров без сучка и задоринки, не считая Скрипея и Кеца. Будем надеяться, что чистая случайность. А если не случайность, если закономерность, только мы пока об этом мне знаем? Тогда пиши пропало. Тогда надо брать простыню и ползти на ближайшее кладбище. Что‑то здесь не то, чего‑то мы недопонимаем, что‑то пропустили, а что — не пойму.

Деревни и посёлки они старательно объезжали, те из них, конечно, которые хоть как‑то сохранились. Кое — где уцелели лишь руины и печные трубы — нет, не от ядерных бомбежек и не от ударных волн, а от повсеместных пожаров. Задонск на всякий случай обошли севернее — там, где от лесов осталась одна равнина c чёрными пнями, поросшая радиоактивным кипреем. Колюшка Рябцев, который всё знал, поведал, что вместо Задонска — одна большая, рыжая воронка. Государственную же трассу Москва — Анапа осторожно пересекли около Воробьевки, где непуганные коровы шарахнулись в кусты. Гаврилов хихикнул в микрофон:

— Давно я живность не видел…

— Погоди, — остудил его пыл Берзалов. — Слишком тихо вокруг… Не нравится мне это.

— Думаю, они за рекой, — бодро предположил Гаврилов, словно его вовсе не волновала сама ситуация, а была важна констатация факта.