|
– На собаке... – отчегото взвился Красавчик, хотя, казалось бы, мелочь. – Правильно говорить «как на собаке», Альпер... бей. – Знаю, дорогой, – доктор пожал плечами. – Это изза лизоцима так говорят. В собачьей слюне есть фермент, благоприятствующий регенерации – лизоцим. Вот и говорят: «заживает, как на собаке». Но мне все равно ближе кошка. Собака для мусульманина – животное нечистое. Так вот. Завтра потихоньку можно встать. – Потихоооньку, – взвыл Красавчик. – Потихоньку переворачиваться. Потихоньку двигаться. Потихоньку подниматься, потихоньку садиться. Потихоньку спускать ноги. Потихоньку курить. Теперь потихоньку вставать! По мне, лучше быстро сдохнуть, чем жить вот так... как вареный лобстер. – Нууу, было бы быстрее, чем потихоньку, если бы ктото на утро после ранения не вскочил на ноги и чуть не сыграл в ящик. Я верно выразился про ящик, дорогой? Или в Америке сыгрывают кудато еще? Однорукий доктор Потихоньку складывал инструменты – один за одним, тщательно осматривая каждый, прежде чем положить сперва в специальный мешочек и лишь затем убрать в саквояж, а Красавчику хотелось размозжить его круглую, как бильярдный шар, и такую же гладкую голову. Ох, как же ненавидел сейчас Генри этого лысого однорукого толстяка! Как ненавидел его манеру делать все медленно и аккуратно. Как ненавидел запах его сладкого одеколона, перемешанный с камфорной вонью, скрип его протеза и его кривую печальную улыбку. И то, что доктор зовет его «дорогим», словно издевается, а сам на «Потихоньку» отзываться наотрез отказался, зато к имени Альпер потребовал добавлять басурманское «бей». – Зверобей пьешь, дорогой? Нет? А зря... зря... Для нервной системы – очень полезная вещь. Гораздо полезнее морфия. Надо пить потихоньку зверобей. – Потихонькуууу... Зверобой!!! К черту зверобой! – Генри схватил подушку и изо всех сил швырнул ее в угол, попав точно в высокую резную этажерку. Этажерка покачнулась, лежащие на полочке листки бумаги соскользнули на пол. Откудато сверху покатились карандаши, кисти, глухо стукнула о ножку этажерки высохшая палитра. – О чем я и говорю! Нервы, дорогой! А послушал бы меня, принимал бы зверобей, не нервничал бы так... Вот, видишь, уронил тут все, и картинки свои тоже уронил, дорогой. Эхехе... – доктор неуклюже нагнулся над рассыпавшимися рисунками, принялся подбирать, делая вид, что для него это пустяшное дело, и что инвалидность ничуть ему не мешает. Однако видно было, что доктору нестерпимо трудно. – Это... Не надо, Альпер... это самое... бей. Альпербей. Горничная соберет, – только что Красавчик готов был доктора Потихоньку растерзать, а теперь ему было калеку мучительно жаль. В конце концов, костоправом Потихоньку был отличным, плату за свои услуги брал умеренную, а за то, что не совал свой нос, куда не следует, его вообще стоило бы щедро премировать (о чем Генри решил подумать немного позже, когда целесообразность и холодный расчет вернутся и победят невесть откуда взявшееся чувство сострадания). – Мне не труд... Аллахалла! Надо же... Невозможно! Это невероятно! Как? Откуда... Откуда знаешь, дорогой? Невозможно! – изумленный доктор Потихоньку держал единственной своей левой рукой рисунок и близоруко щурился, пытаясь разглядеть детали. – Откуда знаешь Тевфикпашу? Откуда видел Моржа, дорогой? У Красавчика по хребту побежали тонконогие веселые мурашки, он насторожился, впился в доктора Потихоньку острым взглядом и ласково улыбнулся. Так Генри Джи Баркер улыбался, если чуял близкую добычу, когда его с ног до головы захватывал азарт, когда сердце начинало колотиться в бешеном ритме и все вокруг внезапно обретало четкость, ясность и безупречную простоту. – Кто? Какой паша? – на всякий случай Генри «включил простофилю». |
