|
Хватило бы месяца, чтобы разыскать Тевфика – нынешнего владельца Моржа, и еще неделюдругую на то, чтобы вытащить фигурку. Да только не было у Генри Баркера этих полутора месяцев, поэтому он постановил так – сначала Гусеница и Малыш Стиви, а потом все остальное. Но Морж все же дразнился своей доступностью и раздражал Баркера так, как круг кровяной колбасы, подвешенный под потолком мясной лавки, раздражает голодную дворнягу. Может быть, поэтому Красавчик рисовал Моржа чаще остальных предметов. Вот и в тот день, до тошноты «налюбовавшись» на кухарку и приступив к полуденному планированию, Красавчик уделил Моржу времени больше, чем прочим фигуркам. Комнату заливало яркое не по времени года солнце, за окном весело перекрикивались дети, монотонно стучал о стену мяч. От всего этого Красавчика разморило, и он почти уснул над мольбертом, машинально продолжая скрипеть карандашом по бумаге. Очнувшись же, опустил взгляд на исчерканный листок... и охнул от удивления. Морж лежал на раскрытой мужской ладони. Сама ладонь и, собственно вся рука, принадлежала крупнолицему турку с обвислыми седыми усами и тонким породистым носом. Чемто турок напоминал доктора Потихоньку, но гораздо резче выделялись надбровья, уголки крупного рта были скорбно опущены вниз, а взгляд был пустым и страшным, словно напротив стояла, опершись о косу, сама смерть. На турке топорщился офицерский куцый полушубок, а голова была замотана в башлык. Ни башлыка, ни полушубка, ни самого турка Красавчик прежде не видел, в этом он мог поклясться. Рисунок вышел чертовски живым, и поэтому Красавчик не стал его жечь, как поступал со всяким изображением предмета, а засунул в стопку других картинок, которые называл «всякое баловство», но которыми про себя даже гордился. Теперь же именно этот рисунок держал в дрожащих пальцах доктор Потихоньку. Лицо доктора странно и неприятно кривилось, кадык ходил вверхвниз, а дыхание было неровным и сиплым. – Да. Они это... Тевфикпаша... Морж... – наконец выдохнул доктор Потихоньку и уставился на Красавчика рыбьим пустым взглядом. – Давно я Моржа этого не видел. С самой той битвы с русскими. С клятого Сарыкамыша! С той шайтановой ночи, когда наши солдатики там лежать остались... Совсем ведь еще дети. Тысячи детей, и никто ничего не смог поделать, чтобы их спасти! Они брели, все брели вперед, как деревянные, а потом ложились на землю и замерзали. Ни взрыва тебе, ни выстрела. Тишина... За день до этого в расположении старикан сумасшедший появился – не то поп, не то монах армянский! Армян в Киликии тогда еще почти не трогали, так... резали потихоньку... Так вот поп пришел невесть откуда прямо к нам в лагерь, мол, знает чтото про русские укрепления. Кто верит армянам, а? Вот ты веришь армянам, дорогой? Я сказал Тевфику – гони собаку прочь, но Тевфик не послушал... В ту ночь и случился ад, как он есть. Мальчики наши ложились и замерзали, превращались в чистый лед. А между сугробами бродил поп – седой, пустоглазый и черный лицом, будто сам Иблис. Бродил, схватившись руками за шею, и все смеялся. И от пуль словно заговоренный. Тевфик в него две обоймы выпустил, прежде чем тот упал лицом в снег. Перевернули, а он так за шею и держится. Думали, у него крест, а там Морж... Доктор сбивался, то и дело переходил с английского на турецкий и, кажется, даже не понимал, что говорит вслух, а Красавчик меж тем живо соображал. Ни превратившийся в лед турецкий пехотный полк, ни старикармянин, похожий на черта, ни празднующие легкую победу русские ему не были интересны, название «Сарыкамыш» он вряд ли бы сумел повторить, но вот про фигурку он бы с удовольствием послушал еще и еще. – А ты откуда знаешь про Моржа, дорогой? Откуда? – переспросил Потихоньку, слегка успокоившись. – Тевфик через сутки, когда на моих руках умирал, мне его передал, чтобы помнил я ту ночь. Эх... тогда еще у меня обе руки были целые. А Моржа я потом Тевфику вернул. |
