|
Дожив до двадцати восьми лет, имея врожденный «нюх» на предметы, будучи «избранным хозяином» Султанской пары, Артур сам ни разу не пользовался вещью. Ни разу! Ни единожды! Пожалуй, сначала дело было в прямом запрете. «Береги свой дар, Артур! Регулярное использование предметов вредит здоровью. Но главное, со временем уничтожит твои способности следопыта...» Артур подозревал, что дед нарочно его пугает. Ну как крошечные Морж или Чайка, или даже Гусеница, которая целых три недели болталась в библиотечном сейфе лондонского дома Уинсли, сумеют за полминуты убить его врожденный нюх? Однако перечить деду Артур не смел – розгами старик пользовался, как и оскорблениями, мастерски и хладнокровно. Итак, сначала был запрет, затем страх непредсказуемых последствий. Или же просто отсутствие тщеславия и любопытства? Артур об этом не задумывался. Но факт остается фактом. Впервые он решился использовать предмет, лишь очутившись в ситуации абсолютно безвыходной, где альтернативой была смерть. Артур заранее знал, что «медвежья» эскапада не пройдет для него бесследно. Что в случае легкого и быстрого восстановления не стоит обольщаться, мол «помедведил и забыл», что даже пять минут «под предметом» навсегда меняют человека, отбирая у него не только силы, но и часть его самого. Все это Артур знал, но реальность, как водится, превзошла ожидания. Прислушавшись к себе, Артур почувствовал сначала усталость, потом свинцовую зевающую тоску, такую, что бывает по утрам с тяжкого похмелья, а затем странное ощущение несвободы. Артуру казалось, что он – пуля, которую вщелкнули в хорошо смазанную обойму, или бусина, ловко нанизанная кемто на «бесконечную нить бытия», если выражаться глупо и витиевато, как Сесилия Эгертон. Почти непреодолимая тяга еще, и еще, и еще раз воспользоваться предметом, почувствовать себя частью чегото единого и бесконечно сильного, стать неуязвимым – стать больше, чем просто человеком, потрясла Артура. Как же предельно просто – протяни руку... и будь волшебником! Артур тщательно избегал других приходящих на ум сравнений – слишком уж от них попахивало ересью. Маг, волшебник, чудотворец – уже этого было больше, чем достаточно. «Ты смешон, Артур... И глуп, – поморщился бы дед, окажись он рядом. – Но facta infecta fieri nequent – сделанного не воротишь», – добавил бы, зевнув. За всеми дедовыми банальностями звучало бы невысказанное, но неумолимое, как гильотина – «случайностей не бывает». Случайностей не бывает... Порой фатализм деда, да еще и приукрашенный тяжеловесной латынью, заставлял Артура кусать от раздражения губы. Дед считал, что все, так или иначе имеющее отношение к предметам – детали одной гигантской головоломки. Что, единожды попав в паззл, обратно уже не выбраться. Что предопределенность, судьба и предмет – синонимы, а случайность и везение – дурной анекдот. Ни за что старикан не поверил бы в то, что появление цыгана с Медведем – ловкое стечение обстоятельств, зато немедленно бы предположил чьюто тайную игру, заговор или предательство. А, не обнаружив таковых, выдал бы чтонибудь глубокомысленное из Цицерона или Сенеки. Представив выражение лица старого Уинсли, Артур неожиданно для себя засмеялся. Смех его – сухой и совсем не веселый – распался в утренней тишине на отдельные звуки... Так из опрокинувшейся коробки драже выкатываются на пол цветные горошины. Раз, два, три, пять... Будь их сотня, застучали бы бойко и задиристо по половицам. Но коробка давнымдавно опустела, поэтому всего лишь раз, два, три... Задержав дыхание и прикрыв глаза, Артур покрутил головой в разные стороны. Вправо... Потом влево... Так же «вслепую» повернулся обратно и уставился (если так можно сказать про человека, который стоит посреди заснеженного тракта зажмурившись) на дорогу, по которой только что сам сюда и пришел. |
