|
Да, ему приходилось слышать о людях, которые продолжают ощущать боль в ампутированных членах, - что же, теперь он знает, как это. И все же то, что было до этого, было столь великолепным, таким непередаваемо прекрасным... неописуемо лживым. _Все лишь Корнелия, отныне и навсегда... навсегда... навсегда_... - А почему же она вернулась на свою виллу? Клеменс, покончивший разом и с голубями и с рассказом, рыгнул и обтер пальцы о тунику: - Она вдова, вот почему. А по законам Карса вдова короля, если, конечно, сама она не царствует - к Корнелии, понятно, это не относится, не может оставаться в стране после смерти мужа. Из опасения, что она немедленно примется участвовать в интригах. Такие эти карсийцы осторожные. Туллио, понятное дело, отдыхает на пенсии. Но нимало не сомневаюсь - затаился, дожидается своего времечка. Вергилий слушал не перебивая, серо-зеленые глаза выразительно блестели на смуглом лице. Руки, почти машинально, перебирали книги, лежавшие на его огромном столе, трогали их переплеты. Сам же стол был круглым, вращающимся от толчка руки справа налево. В центре его стоял шкафчик, вращающийся с той же скоростью, но в противоположном направлении. Таким образом, если возникала нужда заняться сразу несколькими делами или получить какие-то справки, одного толчка было достаточно, чтобы все нужное оказалось под рукой. Часть шкафчика в центре занимали книги. Там были свитки из одного рулона бумаги, из двух и длинные листы пергамента, вовсе не требовавшие, чтобы их накрутили на ролик. Были рукописи, составленные из отдельных листов папируса, скрепленных между собой, книги, написанные на странных языках Нижнего Востока и на материалах, в Ойкумене неизвестных; листы их были зажаты между витиевато и пышно украшенными резьбой досками. Были и "книги", называемые так за отсутствием более верного определения, - нацарапанные на сухих листьях, вырезанные на расщепленных веточках и прутьях, написанные на коре и начертанные на пластах дерева... и, конечно, записные книжки из слоновой кости и черного дерева, из бука, покрытые воском, дабы царапать их стилом - в спешке либо, напротив, среди безмятежной лени. Вергилий перебрал книги на полке и опустил руки. - Нет, - пробормотал он. - Не здесь. Надо идти в библиотеку. - Но не двинулся с места. Только теперь, когда он окончательно понял, насколько сложно, насколько невозможно то, что ему предстоит исполнить, им овладело холодное и глубочайшее оцепенение, почти стершее даже ту боль, которую ему принесла потеря Корнелии (точнее - ее человечности). Он машинально повторил: - Надо идти в библиотеку. - Зачем утруждать себя? Я же здесь. - Клеменс насмешливо поднял брови. Слабейшая изо всех слабых улыбок коснулась губ хозяина. Оцепенение начало проходить. - Я вечно страдаю от твоей самонадеянности, Клеменс, - вздохнул Вергилий. |
