Реза-Кули-мирза говорил громко, привлекая внимание нукеров, но они и сами заметили недоверие шаха к старшему сыну. Неизвестно кем брошенная фраза: «Реза-Кули-мирза прикрыл злодея, чтобы спасти себя!», поползла от одного к другому. Слух этот дошёл и до Надир-шаха, и повелитель подумал, что это вполне здравое рассуждение: Реза-Кули-мирза мог решиться на заговор. К утру, после недолгого и неспокойного сна, шах решил выехать на открытую местность и вместо Решта избрал местом стоянки Тегеран. Продвигаясь по холмистой местности, отгороженной от леса и моря высокими отрогами Эльбруса, войска подошли к Тегерану и втянулись в него, словно в нору. Почти вся пехота и артиллерия расположилась в караван-сараях и на площадях, кавалерия вместе с гвардией шаха отправилась в пригород к летним домам и их тенистым садам. Здесь, на лоне природы, было много увеселительных заведений с музыкой, женщинами и опиумом в курительных комнатах. Надир-шах, придерживающийся суровой и трезвой жизни и сыновьям желавший того же, призвал к себе Реза-Кули-мирзу на необычную беседу:

— Сын мой, видит Аллах, как натружен твой разум и как надрывается сердце твоё от непосильных желании. Глядя на тебя, и я страдаю. Жалость и сочувствие заставляют меня удалить тебя от всех жестокостей жизни и предоставить тебе полный покой. Останешься здесь, в Тегеране, в окружении своего гарема, евнухов и слуг твоих. Отдыхай, веселись и набирайся сил для добрых дел.

— Отец, за что такое наказание? Я не виновен ни в чём!

— А разве я обвиняю тебя в чём-то?

— Ты подозреваешь меня…

— Сын мой, когда я удалю тебя от своих глаз, мне легче будет найти злодея, покусившегося на меня… Впрочем, я видел его собственными глазами, когда он спрыгнул о дерева. Он не перс и не курд, скорее всего хивинец или бухарец: у него такой разрез глаз, как у красавиц древнего Афросиаба, запечатлённых на стенах в перерисованных для дестана «Шах-наме» нашего великого Фирдоуси… Ты сам-то не видел раньше среди твоих нукеров такого красавца? — Шах зловеще усмехнулся. — Мудрые люди двора говорят мне, что ты в лесу и не искал злодея, а ходил меж деревьев с тяжкой думой на лице. И глаза твои зорко не вглядывались, где мог скрыться убийца.

— Но ты же жив, отец, из тебя вытекло всего несколько капель крови! Стоит ли говорить о каком-то убийце?! Скорее всего, это был какой-нибудь безумец, накурившийся терьяка!

— Кажется, ты защищаешь его, мирза… — Надир-шах недобро сжал губы и покачал головой.

— Я защищаю тебя, отец… Защищаю от твоих причуд, порождённых навалившейся на тебя старостью. Плохая пора в жизни каждого человека — старость. Она порождает в нём слабость, делает вялым ум, ум же, благодаря вялости, высвечивает больные мысли и зарождает тревогу в сердце…

— Ты неплохой философ, сын мой. О том, что в твоей голове есть умные мысли, я заподозрил ещё в детстве.

Я тогда не раз говорил сановникам, что из тебя получится большой человек. Я спал и видел тебя достойным наследником. Но я сразу не разглядел, что вместе с умом в тебе живёт чёрная зависть ко мне и моим великим делам… Я оставлю тебя в Тегеране и тем самым дам возможность оправдаться передо мной. Ты сделал бы меня самым счастливым человеком, если бы разубедил в обратном своими поступками… Я отдаю тебе всё — свободу, природу, время для наслаждения и время, чтобы проявить благородство. Покажи себя сыном, достойным своего отца.

— Ты отдаёшь мне задворки Тегерана с его грязной развратной жизнью. Верни мне хотя бы Хорасан, сделай меня своим наместником на нашей родной, благодатной земле!

— После похода в Дагестан мы ещё поговорим об этом, а пока отдыхай и наслаждайся…

Выпроводив сына, Надир-шах собрал всех рисовальщиков, живущих в Тегеране.