— Ты отдаёшь мне задворки Тегерана с его грязной развратной жизнью. Верни мне хотя бы Хорасан, сделай меня своим наместником на нашей родной, благодатной земле!

— После похода в Дагестан мы ещё поговорим об этом, а пока отдыхай и наслаждайся…

Выпроводив сына, Надир-шах собрал всех рисовальщиков, живущих в Тегеране. Усадив их перед собой на ковре, шах расположился в кресле и обрисовал словесный портрет злодея, поднявшего на него руку в мазан-деранском лесу. Он описал овал его лица, глаза, брови, бородку, слегка раздвоенную, большие уши и барашковую шапку, глубоко сидящую на голове. Рисовальщики тут же воспроизводили портрет злодея на бумаге. Надир— шах принимая рисунки от каждого, внимательно разглядывал. Некоторые отвергал сразу, другим что-то подсказывал, уточняя. Так он отобрал несколько портретов, затем вновь усадил за работу одного рисовальщика и, подсказывая ему что и где поправить, добился разительного сходства с тем, кого Надир-шах видел перед собой.

В Тегеране в те дни и в самой ставке шаха находились беглер-беги и высшие сановники всех провинций Персии, а также их многочисленные свитские люди. Надир-шах собрал их и роздал размноженный портрет человека, покусившегося на шах-ин-шаха. «Глаза и уши» великой персидской империи приступили к поискам злодея. Надир-шах, отдохнув и залечив палец, стал готовиться в дорогу. Накануне выхода в путь персидского войска он вновь пригласил к себе Реза-Кули-мирзу и ссудил ему из тегеранской казны большую сумму денег. Мирза подивился щедрости отца и даже подумал: «Пройдёт время, и забудет отец о своих обидах, которые я причинил ему!» Но не тут-то было! Уезжая, Надир— шах тайно пригласил ночью двух евнухов из гарема Реза-Кули-мирзы. Два огромных эфиопа с безволосыми и чёрными, как дёготь, лицами и ослепительно белыми зубами предстали перед повелителем, как два джина, вылетевшие из волшебного сосуда. Надир-шах, приняв едва заметным движением головы их низкие поклоны, строго выговорил!

— Считаете ли вы, сыны Эфиопии, шаха великой персидской державы выше своего господина?

— Да, ваше величество, — отозвался один из евнухов.

— Нет никого выше Аллаха и великого Надир-шаха! — воскликнул другой.

— Машалла! — выразил удовольствие Надир-шах. — Я верю вам, мои преданные рабы, ибо на рабах, как на могучем основании, стоит всякое государство. Сила и преданность рабов укрепляют могущество моей великой империи. Но рабы гарема — не только наша основа, но и «глаза и уши», которые следят за каждым движением жён и наложниц, за их мыслями и чувствами. Я же поручаю вам душу моего старшего сына, вашего господина Реза-Кули-мирзы. Что бы он ни делал, что бы ни произносил, с кем бы ни встречался, что бы ни пил, ни ел, — обо всём я должен знать. Вы будете обо всём докладывать моему человеку, а он — мне. Вы меня поняли?

— Да, ваше величество, мы всё хорошо поняли…

— Ваше величество, мы, преданные ваши рабы, выполним ваше приказание с рабским усердием и благоговейным почтением нашего великого, солнцеликого шах-ин-шаха, — подтвердил другой евнух.

— Ладно, идите, служите мирзе, не давая заподозрить, что души ваши и совесть принадлежат мне. Я вознагражу вас достойно…

Евнухи раскланялись и покинули покои Надир-шаха.

На другой день после завтрака войска двинулись по дороге в Гилян, к побережью Каспия. Путь этот вёл Надир-шаха в завоёванные им страны и освобождённые персидские провинции. Пять лет назад там, в Закавказье и на берегах Каспия, сотрясали его воины крепости и монастыри Армении и Грузии, Баку, Шемахи, Дербента. Всё тогда валилось к ногам великого полководца Персии. Сила и могущество его заставили князей и ханов съехаться в Муганскую степь и надеть на его голову корону шаха.