Утром бабушка сбегала в аптеку за камфарным маслом, влила мне в каждое ухо вязкую, пахучую жидкость, укутала уши ватой и завязала платком… Я уснул.

— Санька ты Санька, бедный Санька, — услышал я сквозь пробуждение бабушкин шепот.

— Больше не болят уши, бабушка! — сказал я обрадовано. — Теперь мы сможем поехать в Москву!

— Эх, Санька, мама телеграмму прислала. Уж ты сам почитай или, хочешь, я тебе вслух прочту?

— Я сам!

«Саша заболел не приезжайте» — вот что это была за телеграмма.

Откуда мама узнала, что я заболел? Я не верил своим глазам. Как? Неужели бабушка ходила на переговорный пункт и выдала меня по телефону?

— Вот видишь, папа тоже заболел, — сказала бабушка.

И тут до меня дошло, что в телеграмме говорится не про меня, а про папу. Но почему они не хотят, чтобы мы приехали? Ведь Катя не заболела! Я ведь еду, чтобы играть с Катей!

— Там, Саша, квартира маленькая, одна комната на всех, и папа все время лежит, за ним уход нужен, — объясняла бабушка.

И все равно я не мог избавиться от мысли, что я — лишний в новой квартире у папы, мамы и Кати, что я буду им мешаться, я не нужен.

Я спохватился:

— А сколько времени? Ириного папу уже пронесли?

— Нет, Саша, других упокойников сегодня хоронили. Видать, завтра понесут. Как раз ты поправишься.

Я был счастлив и здоров, я радовался, что и завтра, если верить бабушке, я не пойду в детский сад! Зачем мне в детский сад? Там ведь нет Иры, она, конечно, по такому случаю, как похороны дяди Вали, не ходит в детсад.

Но и на следующий день, как я ни смотрел в окно, похорон дяди Вали я не увидел. Бабушка тоже начала беспокоиться, пошла узнавать новости к Князевым.

— Все, похоронили Ириного папу, — сказала бабушка с недобрым выражением лица, когда вернулась. — На заводе «Комсомолец» была панихида, в ихнем клубе. Оттуда и на кладбище понесли. Нехалюзы. Наверно, бабку в церковь одну отправили, а сами — в клуб пошли.

Я знал этот клуб, нас водили туда всем детским садом недели две назад. Это была очень тягостный, унылый поход.

Перед ним в детском саду появился кругленький, как колобок, небритый дядька, со спутанными на лбу потными волосиками, он долго сидел в кабинете заведующей, а потом они вышли и заведующая зычно возгласила: «Внимание! Тише!» А дядька шепелявым голосом стал говорить нам, стараясь понравиться, что в Егорьевск скоро приедет цирк, там есть «даже маленькая обезьянка», клоун и волшебник, так что всех нас он приглашает на представление.

Кто-то кричал «Ура!», но, в общем, мы как-то вяло реагировали на эту новость — уж больно противным был дядька. А вечером бабушка выговаривала мне, как будто это я был тем потным колобком:

— Три рубля за утренник какой-то! С ума посходили! Ни за что не отдам! Зачем тебе этот цирк, там галиматья одна? Это же не настоящий цирк, вас обманывают! Они самозванцы, вот кто они. Прохиндеи.

— Да не люблю я цирк, не хочу я туда, — защищался я.

И утром следующего дня бабушка, приведши меня в детсад, сказала заведующей, что три рубля на цирк она дать не может, у нее пенсия маленькая.

На следующий день был выходной, я помогал бабушке топить печку, и вдруг в окно постучали.

— Глянь, Саша, ктой-та? — сказала бабушка.

Она не могла отойти от шестка, у нее что-то убежало, и по комнатам пошел едкий пар, смешанный с дымом.

Я выглянул в окошко и обомлел: внизу, на тропинке, стояла наша сердитая воспитательница. Зачем она пришла?

Бабушка тоже дивилась: что могло стрястись такого, если к нам нагрянула моя воспитательница? Побежала открывать.