Двумя ладонями она осторожно сняла птицу с плеча и чуть подтолкнула. Та взлетела, но невысоко и тут же вновь опустилась на ее плечо.

— Не хочет покидать нас! Видимо, ей приятно ваше общество… Но я должна извиниться. Я не пришла к вам утром, как обещала, потому что мне показалось, вы раздумали уходить. Я не ошиблась?

— Ты не ошиблась, — подтвердил Конан. — Читать в чужих головах, как в своей собственной, это тоже не колдовство?

— Конечно, нет. Но ты преувеличиваешь. Читать в головах, вернее, слышать я могу лишь то, что звучит там достаточно громко, — она улыбнулась лукаво и ласково.

— Громко звучало у него, но не у меня! — Он кивнул да немедийца. — Я бы хоть сейчас отправился дальше… Но ты обещала сказать, кто предупредил тебя о нашем приходе.

— Я прочитала об этом. Весть о таком крупном событии нельзя было не заметить. Да-да, я не шучу. Об этом было написано малиновыми письменами на восходе солнца три дня назад. Бабочка, та самая, что села тебе на плечо, Шумри, вслед за тем полетела сюда и многое мне рассказала…

— Я хотел спросить про эту бабочку!.. — встрепенулся немедиец.

— А еще вот она!.. — Алмена вновь ласково подбросила вверх свою птицу, и на этот раз та, с неохотой взмахивая крыльями, поднялась в воздух

— Не знал, что насекомые и птицы умеют разговаривать, — буркнул Конан. — Убей меня Кром! — если это не называется магией!

— Это называется умением читать на всех языках Природы, — ответила Алмена. — Но мне хотелось бы узнать о вас побольше. Если вы не возражаете, я еще почитаю. Можно?..

Конан взглянул непонимающе.

Алмена взяла его левую руку и повернула ладонью вверх.

— Вот очень подробная книга, которая никогда не врет. Даже в самом малом. И нельзя ее переписать, сжечь или вырвать не нравящиеся страницы.

— И что же там написано? — поинтересовался киммериец нарочито равнодушно.

Алмена взяла его правую ладонь и стала рассматривать обе, внимательно вглядываясь в узор четких линий.

— Река жизни… вот она, обегает большой палец и теряется на сгибе запястья… глубока и полноводна. Видишь, как она врезается в кожу, словно хочет пропахать её до самой кости… Воля, неукротимая и упорная воля, пробивающаяся сквозь самую густую плоть жизни… меряющая чужие судьбы, и не только отдельных людей, но Нецелых народов. Видишь, вначале она широка и плохо прорисована, но становится все уже, все глубже… Оттенок но бордовый — оттого, что в воды ее вливается много чужой крови… Она почти алая в середине, кажется, кровь сейчас выплеснется из берегов и зальет все пространство ладони… Но нет, во второй половине жизни алого становится меньше… меньше… и к старости этот оттенок совсем пропадает…

— Я доживу до старости?! — недоверчиво воскликнул Конан. — Ты не обманываешь?.. Умереть в своей постели, умереть беззубым стариком с трясущейся челюстью, гноящимися глазами и рассудком ребенка — позор для воина! Кром с презрением отвернется от меня и не допустит в свою обитель. Скажи, что ты пошутила!

— Ты умрешь, когда почувствуешь, что настала твоя пора. Рассудок твой будет ясным, а глаза зоркими. Что же до Крома, то к тому времени, я надеюсь, ты уже перестанешь зависеть от его насмешек, угроз или дурного настроения… Смотри, какая четкая шестиугольная звезда на царском холме, вздымающаяся, словно кемийская пирамида посреди пустыни! Бывший бродяга, пират и вор подымется высоко, очень высоко… Об этом же можно догадаться и глядя на дорогу судьбы.