— Записывай, палач, — с ненавистью сказал он.

Начальник удовлетворенно улыбнулся. И по его улыбке Гривцов понял, что начальник тоже его понимает. И что он, может быть, по натуре человек не злой и не жестокий. Просто — чиновник, мелкий карьерист, желающий выдвинуться независимо от обстановки. Такие люди всегда желают представить своему начальству то, что начальству хочется от них получить. И тогда они продвинутся наверх. А то, чем они занимаются, их не интересует. Ход их мыслей таков: «И рад бы быть добрым… Я же по натуре человек хороший… Да что ж делать — жизнь такова. А жить-то надо…»

— Сбили меня, — сказал Гривцов. — Четыре дня назад сбили. Над Витебском. Можете проверить…

— Какая была задача?

— Выброс диверсионной группы.

— Квадрат?

Вот здесь врать можно было сколько угодно. И Гривцов всласть наврал о большой диверсионной группе, контейнерах со взрывчаткой, железнодорожных мостах и разведчиках в немецком обмундировании. Он лихорадочно соображал, что с ним будет дальше: расстреляют, отправят в лагерь или передадут куда-нибудь к начальству повыше для дальнейших допросов.

Начальник высунулся в окно и сделал знак рукой. Полицаи закинули винтовки за плечи и махнули заложникам: идите по домам. Те торопливо пошли прочь с площади, испуганно оглядываясь.

— Ну, что с тобой теперь делать? — спросил начальник.

— Разрешите, я его распишу, — подал голос детина от двери. Гривцов с надеждой взглянул на него и, играя, процедил:

— Жаль, тебя вот я не шлепнул на лугу, гада.

Начальник с сомнением потер лоб:

— Собирайся, Крыщук. Доставишь арестованного в управу в Полоцк и передашь рапорт. С собой возьмешь Аверко.

Они отправились в путь наутро, в тряской телеге, куда детина, фамилия которого была Крыщук, бросил охапку соломы. Во время остановки Гривцов попросил отвести его в сторонку, в кусты, и там — один на один — тихо спросил детину:

— Ты кто?

— Был колхозник, — тихо сказал детина. — Потом был солдат. Теперь — полицай я…

— А что к партизанам не сбежишь?

— Шлепнут.

— А наши приедут?

— Тоже шлепнут. Да где они, наши… Все под немцем уже…

— Шкура…

— Был бы я шкура — лежал бы ты, дорогой товарищ летчик, сейчас на том лужку носом в траву, и дружок твой рядом. Я что ж, думаешь, с двухсот метров из пулемета вас снять не мог?

— А что не снял?

— Свои же вы…

— Слушай, — попросил Гривцов, — дай сбежать!

— А самому к стенке за тебя? Нет… Что мог — сделал для тебя. Не взыщи… Направят тебя в лагерь, там тоже живут…

К вечеру телега загромыхала по булыжным мостовым Полоцка. В канцелярии полицейского управления детина сдал рапорт, взял расписку о доставке арестованного — и они расстались с Гривцовым, чтоб никогда больше не встретиться.

Дежурный по полицейскому управлению, весь какой-то мятый, в мятом галстуке на мятой рубашке, мрачно уставился на Гривцова:

— Что они там мудрят? На кой ляд ты мне сдался? Идиоты…

Он покрутил ручку полевого телефона:

— Алло! Гестапо? Полевой полицией доставлен захваченный парашютист. Да, показания дал. Через полчаса будет у вас. Есть.

Гестаповец, подтянутый светловолосый парень в черной форме, с серебряным жгутом на правом плече, бегло полистал показания Гривцова:

— Летчик? — он говорил по-русски с сильным акцентом, но, видимо, свободно.