|
- У меня есть один знакомый корреспонденток... Ничего так парнишка, шустрый, на хорошем счету в своей газете... Я иногда ему информацию подбрасываю... Для криминальной хроники... Так вот, ты знаешь, сколько он возьмет за то, чтобы напечатать статью о тебе и твоей преступной любви? Со снимками, между прочим... Я же мутант, Леонард, я дебил, и обладаю чрезвычайно испорченной нравственностью... И предусмотрительностью. И осторожностью. Есть снимки, Леонард, есть. И потом, знаешь... Я знаком с одним фотографом, который насобачился делать всякие фокусы со снимками... Берет из какого-нибудь вонючего зарубежного журнальчика снимочек, такой, что страшнее не бывает. То мужик на бабе, то баба на мужике... И впечатывает в них физиономии своих приятелей и приятельниц... Результат просто потрясающий. Я как-то подбросил ему твои фотки, и, конечно, фотки твоей девочки... Леонард, ты не поверишь... Что-то потрясающее... Хочешь посмотреть? - Неклясов, не ожидая ответа, сунул руку в карман, вынул несколько снимков размером с открытку и протянул Анцыферову.
Тот, поколебавшись, взял, и Неклясов с улыбкой заметил, как дрогнула рука бывшего прокурора. Анцыферов смотрел на снимки - и ничего не отражалось на его лице, никаких чувств. Можно было только заметить, как смертельно побледнел Анцыферов. Молча, не проронив ни слова, ни звука, он посмотрел все снимки, аккуратно сложил их и протянул Неклясову, - Зачем они мне? - рассмеялся тот. - Они тебе нужнее. Дарю. - А негативы? - Негативы у меня. - Отдашь? - При одном условии... - Ну? - Ерхов. И тогда не будет статьи со снимками. - Хорошо, - сказал Анцыферов. - Пусть будет по-твоему. - Когда все закончится благополучно, - проговорил Неклясов, - я куплю тебе билет в Патайю. И пусть там тебя массируют ихние тайки, пока ты окончательно не придешь в себя. - Спасибо, - кивнул Анцыферов. - Большое спасибо. *** Анцыферов поднялся и чуть пошатывающейся походкой направился в глубину зала. Прежде чем свернуть в свой коридорчик, оглянулся. Неклясов сидел на месте - черное пальто до пят, полы лежали на полу, из-под них поблескивали остроносенькие черненькие туфельки. Вовчик улыбался. Издали, как-то преувеличенно четко Анцыферов отметил поблескивающие белые зубы. Войдя в свой кабинет, он заперся и поступил так, как поступал чрезвычайно редко. Не колеблясь, все делая неспешно и безостановочно, открыл сейф, вынул бутылку коньяка какого-то французского разлива, диким, вульгарным способом, ударяя ладонью по донышку, вышиб пробку, налил полный стакан и медленно выпил до дна. Потом поставил бутылку на место, чуть прикрыв горлышко пробкой, закрыл сейф, но не запер, имея где-то в глубине своего организма утешительную мысль о том, чего он еще раз наполнит этот тонкий стакан и выпьет его вот так же, большими свободными глотками, как пьют воду в жару. В дверь кто-то поскребся, и Анцыферов, поднявшись, тут же ее открыл, не спрашивая, кто там его решил потревожить. Едва услышав тихое поскребывание, он сразу догадался - бывшая юная парикмахерша, ныне не менее юная кассирша Леночка, единственная его утеха и отрада в многотрудных делах и тяжких испытаниях. Иногда таких вот девочек показывают в телевизионных заставках - в тот неуловимо короткий трепетный момент, когда перед съемкой на пляже операторы пудрят им нежными кисточками загорелые ягодицы. Леночка прошла к столу, взяла стакан, понюхала, поставила на место. - Это он тебя достал? - она кивнула в сторону зала. - Угу, - кивнул Анцыферов. - Он. - Хочешь, я его убью? - спросила Леночка, садясь в кресло. - Хочу. - Готова. - Я тоже. - Я даже знаю как, - Леночка смотрела на Анцыферова исподлобья, и твердость ее слов можно было истолковать как явную шутку, готовность в самом деле поступить жестко, как предварительный сговор. |
