|
Но спустя несколько дней этот самый Гедон, человек в высшей степени легкомысленный, угодил в облаву в баре «Ла Реаль», пустился наутек от фараонов, впопыхах не рассчитал, сверзился с моста на набережной Виктории, пошел камнем ко дну, помер от кровоизлияния, и меньше чем за неделю крабы сожрали его вместе с лицензией – вот такие крабы водятся у набережной Виктории: съедают все дочиста… самые прожорливые на этом берегу, особая разновидность, живущая в портах, куда сливают нечистоты. Во время приливов являются в таком несметном множестве, сбиваются в такие толстые, плотные скопища, что их принимают за береговую почву и ходят по ним, как по земле… Вот такие это были крабы. Уставшая от бесконечных разговоров и шума, бесконечных хождений, Вирджиния закрыла глаза, просто заснула… – Баиньки! – баюкал я мою милочку. – Баиньки!.. И в самом деле, совсем девчушка, особенно у меня на руках. Напрыгалась маленькая, вот и сморило… – Не очень-то любезна твоя курочка! – проворчал Простер. – Спит в день твоих именин! Хотелось ему задеть меня. – Зачем ты портишь мне праздник? Терпение мое было бесконечно. – Привет! Я встал… Осточертели они мне с моим праздником!.. – А вот сейчас увидишь, твой это праздник или нет! До чего упрямы!.. – Пошли вы! – бросил я им в ответ. – Отвяжитесь!.. Вывели-таки они меня из равновесия. – Я говорил тебе, мне надо бежать! Я должен быть там в восемь! Они отплывают в восемь часов! В восемь!.. – Да ты понятия не имеешь, что такое плавание! Оба – и неаполитанец, и Жозе с Майорки – покатились со смеху. Весельчаки! – Он даже представить себе не может!.. Положим, неделю ты продержишься… и то, если тебе крупно повезет… Ты окочуришься, и похлебку будут варить из твоих косточек. Вот такая стряпня тебя ждет! Господи, страсти какие! – Суп с фасолью – отрада крестьян! Жалкие людишки… – Мы еще вернемся к этому разговору, малыш! Дикари. Уж лучше молчать. Музыкант-неаполитанец вознамерился проучить меня в «Занзибар». Риск был невелик: два пенса, три сета. Тем не менее я предпочитал «брелан». Вроде, приметил я двоих в дальнем конце зала, только темно было, ни хрена не видать, одна слабенькая лампешка на стене. Только прежде надо было уложить малышку, устроить поудобнее на двух стульях или на скамейке, коли найдется. В эту минуту Проспера окликнули от дверей. Вошло сначала двое, потом собрались кучкой. Я-то понимал, что к чему: торговцы вразнос… комиссионщики… мальтийские, китайские, итальянские, папуасские жучки… В сумерках эти людишки шныряли втихаря по докам, сплавляли с рук, меняли барахлишко на барахлишко, сбывали по мелочам краденое. Говорили шепотком, делишки обстряпывали в темноте, клиентом не интересовались – как пришел, так и ушел. Отрез настоящего шелка много места не занимал: легкое облачко в руке… несколько капель макового сока… розовая эссенция… Отборный товар со складов, ловкость рук. До пожара в «Динги», на том берегу напротив, с наступлением ночи обделывались у дверей такие же делишки, происходила та же неясная возня. Те же повадки и на этом берегу… Шепоток: – Проспер!.. Его окликали еще три или четыре раза, просили лично подойти к дверям. Я не был силен в бильярд, удар выходил слабоват. Из-за руки они давали мне десяток очков форы. Время шло, надо было поторапливаться. – Я пошел, Проспер! Прощай, дружище! Счастливо! Самым решительном тоном. Он загородил мне дорогу. – Нет, нет, ты что?.. Посмотри, все уже ушли! Точно, факт! Я сам удивлен. Ни души!.. Он встал поперек дороги, не желал пропустить меня – и все тут! – Ну, послушай, глупыш, что за блажь? Куда ты пойдешь? Твой праздник! Зал обезлюдел, за столами никого, все до единого завсегдатаи испарились, лишь клубы дыма кружились, плавали в свете ламп, да пахло капустой, прогорклым жиром, табачной жвачкой и спиртным… Отвратительный запах. |
