А я стою и вдыхаю запах кроличьей шерсти. Но теперь страха нет. Потому что я знаю…

…Знаю, что невидимый Кролик-мясоед стоит сейчас за спиной Юрико, раззявив розовую вонючую пасть с длинными и острыми резцами. И желтые, блестящие от покрывающей их слюны зубы вот-вот вонзятся в горло девушки по имени Кобаяси Юрико, отделяя ее голову от туловища.

Вот он — момент прозрения. Миг слияния с абсолютом. Секунда, равная вечности, и вечность, равная секунде, в течение которой ко мне приходит откровение.

Разноцветные кусочки стекла складываются в мозаичный рисунок. Расплывчатое изображение вдруг становится четким и ясным. Нужное слово, которое никак не мог вспомнить, хотя его тень скользила весь день по краю сознания, внезапно всплывает в памяти. Все эти варианты — бледная копия того, что происходит в моей голове в данную секунду. Осознание — вот слово, которое первым приходит на ум, когда я хочу дать определение этому.

Осознание, понимание, прорыв, сатори. Все эти понятия становятся актуальными из-за одной-единственной мысли, которая приходит мне в голову, когда я смотрю на Юрико, на пистолет, уткнувшийся в ее ребра и чувствую запах кролика. Мысль проста и остра, как лезвие меча.

Кролик-мясоед — это Смерть.

Вот так все просто.

Это мой оживший страх смерти. Это сама смерть, визуализированная мной как гигантский плотоядный кролик.

Такое я делаю открытие за три часа до заката, стоя на лужайке центрального парка в городе Мидзусава.

Я начинаю смеяться. Слезы градом текут по щекам, мой смех больше напоминает рыдание. Но на самом деле я смеюсь. Захлебываясь, трясясь как паралитик, кусая губы, размазывая слезы по лицу. Я хохочу. Я рыдаю. Я без сил падаю на землю и утыкаюсь лицом в траву. Травинки забиваются в ноздри и рот. Я отплевываюсь, обгрызаю их, не переставая плакать, смеяться, реветь, рычать, стонать. Я катаюсь по мягкой траве, по остаткам валяющегося на ней ужина, размазывая баклажаны и рис по лицу, по рубашке и брюкам…

И все равно этого мне кажется мало. Меня вот-вот разорвет на части от переполняющих эмоций. Мелькает мысль, что сердце на самом деле может не выдержать такой нагрузки. Это и пугает и веселит одновременно.

Я сажусь на задницу, поднимаю голову вверх и начинаю выть, как брошенный пес, срывая непослушными от переполняющей их энергии руками пучки травы и разбрасывая их в стороны. Вой переходит в утробный рев.

Это какой-то новый способ выражения эмоций. Это эмоции, не поддающиеся определению и объяснению. Это — эмоциональная эклектика.

Оказывается, я очень аутентичный парень. Мечта психотерапевта.

Пощечина, которую дает мне Муцуми, приводит меня в себя. Глаза у Муцуми испуганные. Конечно, наверное, она была уверена, что самая психованная здесь. Теперь пальма первенства принадлежит мне.

Я снова начинаю хихикать. Новая пощечина заставляет меня заткнуться.

— Выпей воды, — говорит Такэо. — А лучше — возьми у Муцуми пару таблеток. Тебе не помешает.

Он уже спрятал пистолет. Но Юрико сидит все так же неподвижно. Правда, уже не улыбается.

— Это называется катарсис. То, что сейчас с тобой произошло. Поздравляю.

Я беру бутылку с водой и выливаю себе на лицо. Вода приятно холодит кожу. Мне все равно, что там говорит Такэо. Я в прострации, в нирване… Я делаю несколько больших долгих глотков и чувствую, как прохладный ручеек бежит по пищеводу и обрушивается в желудок маленьким водопадом. Это ощущение окончательно приводит меня в чувство.

Я постигаю смысл слова «покой».

Глава 18

Дом пожилого богатого гомосексуалиста Рэя — роскошный каменный особняк в самой респектабельной части города.