|
Вы обвиняетесь в вооруженном выступлении против его величества. Вам есть что сказать? – Я могу сказать, что это ложь, сударь; что у его величества нет более преданного и любящего подданного, чем я. Председатель пожал плечами, и на его лице мелькнула тень раздражения. – Если вы явились сюда только для того, чтобы отрицать мои утверждения, боюсь, мы напрасно теряем время, – вспылил он. – Если вы желаете, я могу пригласить господина де Кастельру, чтобы он под присягой сказал, что, когда вас арестовали и предъявили вам обвинение, вы ничего не отрицали. – Естественно, нет, сударь, – воскликнул я, слегка разозленный этим умышленным игнорированием важных фактов, – потому что я понимал, что господин де Кастельру должен арестовать меня, а не судить. Господин де Кастельру – офицер, а не трибунал, и отрицать что либо перед ним было бы пустым сотрясением воздуха. – Ах! Очень ловко, очень ловко, господин де Лесперон, но вряд ли убедительно. Продолжим. Вы обвиняетесь в участии в нескольких перестрелках с армиями маршала де Шомберга и Ла Форсаnote 48 и, наконец, в содействии господину де Монморанси во время битвы при Кастельнодари. Что вы можете сказать? – Что это – абсолютная ложь. – Однако ваше имя, сударь, значится в списке, найденном среди бумаг господина герцога де Монморанси. – Нет, сударь, – упрямо отрицал я, – это не так. Председатель ударил по столу с такой силой, что все бумаги разлетелись в разные стороны. – Par la mort dieu! – закричал он с самым неподобающим выражением гнева для человека, занимающего такой пост. – С меня достаточно ваших возражений. Вы забываете, сударь, о вашем положении… – По крайней мере, – грубо прервал я, – не более, чем вы забываете о своем. Хранитель Печати хватал ртом воздух, а его братья судьи сердито переговаривались между собой. На лице Шательро по прежнему играла сардоническая усмешка, но он не произнес еще ни слова. – Мне бы хотелось, господа, – вскричал я, обращаясь к ним всем, – чтобы его величество присутствовал здесь и увидел, как вы проводите свои заседания и позорите его суды. Что касается вас, господин председатель, вы нарушаете свои священные обязанности, давая волю гневу; это непростительно для судьи. Я ясно сказал вам, господа, что я не Рене де Лесперон, чьи преступления вы ставите мне в вину. Однако, несмотря на все мои возражения, игнорируя их или объясняя их бесполезной попыткой защитить себя, или галлюцинациями, жертвой которых, по вашему мнению, я стал, вы продолжаете вменять мне в вину эти преступления, а когда я отрицаю ваши обвинения, вы говорите о доказательствах, применимых к другому человеку. Как присутствие имени Лесперона в бумагах герцога Монморанси может доказать мою виновность в государственной измене, если я говорю вам, что я – не Лесперон? Если бы у вас было хоть малейшее, хоть отдаленное чувство долга, господа, вы бы попросили меня объяснить, как случилось, если то, что я говорю, является правдой, что меня приняли за Лесперона и арестовали вместо него. Затем, господа, вы могли бы попытаться проверить достоверность моих заявлений, но ваше заседание нельзя назвать судом, это просто убийство. Правосудие представлено добродетельной женщиной с завязанными глазами и с беспристрастными весами в руке, но вы, господа, ей богу, превратили ее в шлюху, сжимающую чаевые в кулаке. Циничная ухмылка Шательро стала еще шире во время моей речи, которая разожгла ненависть в сердцах этих величественных господ. Хранитель Печати то бледнел, то краснел, и, когда я закончил, наступила выразительная тишина, которая длилась несколько мгновений. |
