Был ранний вечер, но из-за дождя и низких облаков не было видно ни зги, а шум ливня глушил все звуки, кроме раскатов грома и несущегося над городом набата. Стражники пронеслись по Синей, свернули на Кривую, вылетели на площадь Всех Скорбящих, и Клеман невольно осенил себя знаком. Дома на дальнем краю поливало как из ведра, но центр площади, посредине которой высился обезглавленный храм, был сух, как пустыня Гидал. Капитан с ужасом уставился на выбитые окна и разбросанные тут и там обломки купола, самый большой из которых подпирал главный вход. Изнутри слышались частые глухие удары и вопли о помощи. Верхняя часть строения была вся в дыму, а выше... От такого и атэв себя Знаком осенит! Обезумевший ветер вопреки тому, что ему положено от века, дул с разных сторон, его бешеные порывы были нацелены на храм, и только на храм, отчего тучи над развороченным куполом крутились, словно их размешивали чудовищной ложкой.

Жозеф Клеман был смелым человеком, но тут ему захотелось оказаться подальше от полыхающего здания. Хотя бы и на поле боя или с кухонным ножом против осеннего кабана, все безопаснее. Но дело есть дело, и капитан заорал:

— Фертье, кошачий хвост, чего пялишься? Пожара не видел?! А ну, бери десятерых и дуй ко второму входу! Люваль, ты что, с кобылой справиться не можешь?! Симон, живо за подмогой, гони всех сюда! — Душераздирающий вопль прервал капитана на полуслове, и удары прекратились...

2895 год от В.И.

Вечер 10-го дня месяца Собаки

АРЦИЯ. МУНТ

В свалке у заваленного входа первой погибла толстенькая Мауриция, следом затоптали еще шестерых. Шарлотта попыталась призвать к спокойствию, но ее перестали слушать. Сестры больше не верили бланкиссиме и не боялись ее, на смену покорности пришла ненависть и животное желание выжить, все равно как, но выжить! Циалианки бросались на резные створки, лупили по ним кулаками, орали, визжали, отпихивали и оттаскивали друг друга за волосы. Пламя приближалось, а проклятые двери оставались безгласными и недвижимыми, как небеса, к которым столь часто взывают гибнущие.

Бланкиссима вовремя поняла, что ее власть рухнула, и ловко вынырнула из толпы перед самым началом свалки. У Леоны и Терезы хватило ума последовать ее примеру. В их положении единственным спасением было не потерять головы и держаться друг друга, ненависть — это потом....

Языки пламени, летящие искры, рассыпающиеся в прах изображения святых, которые не только не спасали себя и своих служительниц, но и подкармливали беспощадный огонь. А тот, словно морской лилион, выпускал все новые и новые щупальца. Сколь многое может гореть в храме! Прав был отлученный от Церкви Комморий, призывавший Церковь отказаться от бархата, шелка и раскрашенных промасленных досок.

Огненный спрут дотянулся до огромного гобелена с оленем, висевшего над парадным входом. Тканые иконы были гордостью арцийских сестер, но Триединый не одобряет гордыни. Пестрая ткань занялась сразу, пламя наступало справа и сверху, неотвратимо приближаясь к толстому витому шнуру. Первой опасность заметила Шарлотта, но промолчала. Ломящихся в заваленные двери безумиц было не остановить, но Леона все же попробовала, изо всех сил закричав:

— Назад! Гобелен! Сейчас упадет гобелен!! Назад!

Какая-то из сестер (неужели эта волчица в растерзанной одежде кроткая Люсилла?!) обернулась и дико захохотала. Леона попятилась, пылающее полотнище рухнуло, и немногие уцелевшие с ужасающим воплем отхлынули от главного входа. От паствы Шарлотты осталось десятка полтора сестер, не более...

Бланкиссима затравленно оглянулась. Центр храма завален, но сверху больше ничего не сыплется, видимо, все, что могло упасть, уже упало.

— К Покаянной двери, быстро!! — прохрипела Шарлотта, но ее, как ни странно, услышали.