Иден фыркнула. Вот, значит, откуда взялись бутылки.

— Остальные также уже выдвинулись в точку сбора, — продолжил адмирал Версио. — Я поддерживаю с ними лишь спорадический контакт, поэтому в основном они, как и ты, предоставлены сами себе. Но я убежден, что вскоре все вы встретитесь на главной базе «Мечтателей» и продолжите действовать согласно плану. Пока же рекомендую по возможности — не отягощая вины — поддерживать образ и напоминать о себе. Глэб позаботится об этом.

«Не сомневаюсь», — кисло подумала Иден.

— Если произойдут какие-то события, о которых тебе следует знать, она сообщит.

Голограмма исчезла. «Даже не попрощался и удачи не пожелал».

Иден опасалась, что отец скажет нечто, не предназначенное для чужих ушей, поэтому и решила просмотреть сообщение Версио в комнате, вдали от любопытных глаз. Однако, окинув взглядом маленькое помещение, она осознала, что с самого начала событий не была на улице — во всяком случае, без компании трех-четырех штурмовиков. Глэб говорила о каком-то дворике, и внезапно Иден испытала непреодолимое желание бежать даже из этого не столь уж обременительного заточения.

Она взяла голопроектор с собой. Даже если кто-то подслушает, второе сообщение никак не навредит операции.

Затянутое тучами небо прояснилось, и дворик оказался на удивление приятным. Зелени, конечно, было маловато; на этой планете вообще было не много зелени, хотя она и не была экуменополисом наподобие Корусанта. Во всяком случае, пока что.

Зато здесь росло дерево шин’я. Согласно традиции, его посадили таким образом, чтобы ветви свисали над маленьким каменным бассейном. Вода не была стоячей, а медленно перетекала через плоский край во второй бассейн. Оттуда она уходила в трубу, где незаметно подвергалась быстрой и эффективной очистке, после которой ее даже можно было пить. В зеркальной поверхности отражались голубое небо и яркие листья. Дерево зашелестело от легкого ветерка, и багряный лист, оторвавшись от ветки, спланировал в бассейн.

Тонкий красный завиток лениво закружился в воде, вымывавшей пигмент. За первым последовали второй, третий, четвертый. Казалось, будто из умирающего листа вытекает кровь. По народным поверьям, некогда дерево было молодой женщиной, которая перерезала себе вены, когда ей запретили выходить замуж за любимого.

Вода медленно, как на похоронах, несла опавший листок с его пышным багряным шлейфом к краю бассейна. Иден смотрела, как он завис на кромке, затем грациозно свесился вниз и скрылся из виду.

Деревья, как ни парадоксально, сохранились благодаря отцу, который объявил их символом преданности планеты Империи. Демонстрация деревьев превратилась в излюбленное времяпрепровождение для всех, кто хотел заручиться расположением Империи — то есть буквально всего нечеловеческого населения, у кого было место, где их сажать.

Случилось это еще до рождения Иден, но голозаписи отцовской речи — той самой, после которой ему воздвигли красную статую, — она смотрела столько раз, что почти запомнила наизусть. Особенно знаменитые строки: «Некогда Дева из Шин’я во имя великой любви отдала свою кровь, всю до капли. Так же и мы, жители Вардоса, народ Шин’я, отдаем нашу кровь в героической битве во имя любви к нашей Империи».

Иден всегда забавляло, что считавшиеся символом вардосского патриотизма деревья были чисто декоративными. Они не давали плодов, а их древесина не годилась ни на мебель, ни на дрова. Они были в буквальном смысле бесполезны — если не считать пропагандистской ценности и внешней красоты, — но такая мелочь, похоже, ускользнула от внимания отца. Для Версио деревья стали символом, и этого оказалось достаточно, чтобы им даровали амнистию, когда остальная растительность планеты пала под натиском дюракрита.