Но самое главное заключалось все же в том, что у монголов женщины войска не водят и не водили, а это значило, что данный вызов, скорее всего, являлся хитрой ловушкой, в которую хотели заманить ее, царскую дочь Нарчат. Быть может, и Пуреш, и брат Атямас уже мертвы, и Бату-хан хочет заполучить себе нового заложника, или, точнее, заложницу царского рода. В любом случае ехать было необходимо, пусть даже и с малой дружиной. Ехать надо было хотя бы для того, чтобы или выручить своих родичей из лап кровавого Батыя, или примерно за них отомстить. И ни в коем случае не следовало соваться в монгольский лагерь не глядя, потому что это может быть смертельно опасно. Поэтому для нее, Нарчат, требуется сперва все как следует разведать, а потом уже принимать окончательное решение.

Позвякивая височными кольцами и многочисленными ожерельями, царская дочь встала со скамьи, и, бесшумно ступая кожаными остроносыми чувяками по тесаному полу, вышла из горницы. Требовалось немедленно отдать распоряжение о сборах в поход, чтобы завтра, с первыми проблесками зари, маленькое войско мокши могло отправиться в путь. Зимний день короток, а Нарчат чувствовала, что ей надо поспешить, иначе случится что-то ужасное, что и вообразить-то невозможно…

27 декабря 1237 Р.Х. День шестнадцатый. 15:55. Рязанское княжество, река Ока, где-то в районе современного поселка Троица.

От берега до берега на льду Оки встала живая стена из воинов в белых балахонах, надетых поверх доспехов и экипировки, и натянутых на шлемы и щиты таких же холщовых чехлах. Былые вязаные зимние подшлемники закрывают лица до самых глаз, отчего белое воинство в глазах приближающихся монголов кажется состоящим из бесплотных, но смертоносных призраков, которые уже забрали множество жизней храбрых степных воинов. Рязанским ополченцам, поставленным в резерв, напротив, казалось, что это воинство святых господних ангелов, спустившихся с неба на землю, дабы остановить вторжение сил сатаны. Даже копья их до самого острия крашены белой краской и в белый чехол вложено алое полковое знамя, несущее на себе частичку святости, взятой от знамени 119-го стрелкового полка РККА.

Но сейчас, когда до схватки было еще далеко и авангард монгольского войска только-только показался из-за поворота реки, подшлемники были опущены, открывая румяные на морозе смеющиеся девичьи лица, переговаривающихся и пересмеивающихся воительниц второго призыва из бывших мясных, выменянных у тевтонов на разные полезные заклинания, которые то и дело походя изобретал Дима Колдун. Они как будто не понимали, что пройдет еще немного времени – и прямо на них ринется конная лава, состоящая из самых жестоких убийц, которых только знала история. Или понимали, но презрительно не придавали этому факту значения. Говорилось уже, что бывшие мясные попросту были лишены не только чувства обычного человеческого страха, но даже нормального инстинкта самосохранения, присущего всему живому.

Отсюда их разговоры и смешки, а также зажигательные, полные женского интереса, взоры, которые копейщицы и арбалетчицы нет-нет бросают через плечо на стоящую во втором эшелоне кованую рязанскую рать под командованием Евпатия Коловрата. Там собраны все, что остались в Рязанской земле, Пронске и Муроме, конные и панцирные бояре, боярские дети и просто обученные такому бою новики, экипировку которым щедро выделил Серегин. Молодые вои с только начавшими пробиваться усами и бородкой бросали на пересмеивающихся красоток не менее пламенные ответные взгляды, прикидывая, как бы после боя назначить приглянувшейся красавице свидание, а старики-бояре, еще не видавшие лилиток в деле, только хмыкали в бороду. Они считали, что весь этот пеший цветник, несмотря на свой грозный вид, побежит с поля боя едва лишь монголы пойдут в настоящую атаку; и тогда рубиться придется именно им, старым рязанским воинам.

Правда, взгляды, бросаемые рязанскими боярами в сторону выстроенной во втором эшелоне рейтарской кавалерийской дивизии полного состава в три тысячи копий, были куда более уважительны.