Потер пальцами виски, потеребил волосы. Посмотрел на ладонь — там лежало несколько седых волосков — выпали, пока лохматил себе прическу. «Не прическу, а остатки прически, — поправил он себя, — да, остатки…»

— Как же так, неужели это волк? — В тихом голосе Марины наконец появилась растерянность. — А такой добрый, мясо из рук берет, умный, в глазах мысль есть.

— Зубы здешние пастухи выбили, потому и переквалифицировался, доброй собакой стал, — сказал Игорь. — Пока черт болел, ему хотелось сделаться ангелом, но когда черт выздоровел, то оказалось — какой он к черту ангел? Вырастут зубы — снова в волка превратится. Перевертень.

Марина молчала. Кузнецов хотел было вмешаться, что-то сказать, но понимая — ни к чему это, тоже молчал. Волк склонил голову, запрядал дульцами ноздрей — платок, повязанный на шею, травил своим слишком резким духом, дразнил, раздражал, как вообще должен был дразнить его, раздражать розовый цвет — волки боятся, ненавидят оранжевый, розовый, алый цвет. Испокон веков повелось: если хотят взять волка, то обязательно обкладывают его красными флажками.

— Выбитые зубы вторично не вырастают, — сказала Марина.

— Прогрессивная мысль, — не удержался Игорь, он все-таки поддел Марину, — совершенно новая в науке, надо бы выгодно продать в какой-нибудь журнал, получить за нее гонорар. — Игорь зубами стянул с шампура кусок мяса, не жуя проглотил.

— Игорек, Игорек, — подал предупреждающий голос Алешечка, но до Игоря голос не дошел.

— А если отвести волка к зубному врачу, вставить что-нибудь вечное, из нержавеющего металла, а? — Игорь стянул зубами еще один кусок, жилистый, жесткий, в костяных остьях, есть его не стал, выплюнул на снег, поддел носком ботинка, звякнувшего металлическими застежками, будто колокольцами, отбил к волку. Волк даже не поглядел на этот кусок. — Во гад, — сказал Игорь, — знает, кто его не любит.

— У него резцы сломаны, — сказал Алешечка, — потому он и пришел к людям. Были бы резцы в порядке — нападал бы на баранов.

«А что, верная мысль», — подумал Кузнецов. Он испытывал жалость и симпатию к этому волку. Он понимал: волк все равно обречен. Раскусит кто-нибудь из местных охотников, что у шашлычных мангалов шляется серый, и пристрелит. Почувствовал, как в нем натянулась, напряглась невидимая струна, сердце, отзываясь на этот натяг, застучало гулко, беспокойно, он подумал, что неплохо бы сунуть под язык таблетку валидола, хотя, впрочем, валидол — это для самоуспокоения, валидол в его возрасте уже не помогает, максимум, что это лекарство может сделать, — снять сухость во рту, нужно что-то другое, подсунул руку под куртку, помассировал пальцами грудь.

— Разозли его, он тебе покажет, какие у него сломанные резцы, — сказал Игорь. Он, похоже, завелся, начал терять ориентиры, вешки, он почувствовал себя уязвленным и должен был чем-то ослабить уязвленность. А чем можно ослабить — только уязвить, принизить другого.

— Не стоит, — качнул головой Алешечка.

— Трусишь?

— Нет.

Кузнецов вспомнил, как два года назад у пятигорской гостиницы «Кавказ» он вместе с хорошим парнем Юрием кормил бродячих собак — вернее, кормил Юрий, а он только присутствовал при кормежке, какие разные характеры и стати имели собаки, как деликатно они вели себя.