Они уже явились — предвестники последнего, судного дня, и ничего с этим не поделаешь.

— Бернардье и его машины! Немедленно сдавайтесь! — мегафон рвет на клочки тишину майского рассвета.

— Сопротивление бесполезно!

Спокойно принимаюсь будить Бернардье, сознавая, что торопиться некуда. Он все еще в объятьях сна, сопит, причмокивает, недовольно перекатывается на другой бок, но затем вдруг вскакивает, смотрит на меня непонимающим взглядом:

— Они пришли, Бернардье.

— Кто пришел, мой мальчик?

— Полисмены из супернравственной. Требуют, чтобы мы сдавались. Говорят, сопротивляться бесполезно.

— Сопротивляться? — недоумевает Бернардье, с щелчком застегивая подтяжки. — О чем ты, мой мальчик. Мы театральная труппа, а не шайка разбойников.

— Не знаю, Бернардье. Это их слова.

— Наверное, это какая-то ошибка. Не бойся. Кому нужно арестовывать театральную труппу…

Не успевает он надеть сорочку, как они врываются в шатер — десяток двухметрового роста автоматчиков.

На лицах свирепость: может, виной тому бессонная ночь, может, жалкая наша беспомощность, а может — просто профессиональное выражение.

Двое становятся у входа, остальные бросаются заглядывать под кровати и в ящики с реквизитом.

— Вас прислали сюда по ошибке, господа полисмены! — пытается защитить нас Бернардье. — Мы не нарушали закона, мы просто труппа бродячих актеров. Даем представления…

— Заткнись, кретин! — рычит офицер. Вот у кого действительно кровожадный взгляд. Затем бросает полисменам: — Оружие нашли?

— Пластмассовые кинжалы и шпаги!

— Забрать!

Вот так, дорогая Принцесса. Как не позавидовать тому, что ты выключена. И все же я не прерываю своей мысленной беседы с тобой. Мне еще кое-что нужно тебе сказать, а времени в обрез. На чем я остановился? Ах, да — на вопросе, стоит ли быть человеком.

— Даю полчаса. Соберите манатки и следуйте за нами.

— Куда, господин офицер?

— В городскую тюрьму.

Есть один вопрос, и он не дает мне покоя, Принцесса. Меня одолевают сомнения: не напутано ли чего в природе человека? Да что там в природе — во всем, что с ним связано. Взять хоть вот эту свирепость. Багровые от гнева и злобы лица, резкие движения, грубая речь.

Что всему этому причина?

Неужели кучка беззащитных биороботов и их растерянный учитель? А ненависть к театру — разве она не результат все той же путаницы? Или они ненавидят театр потому, что подозревают сцену в безжалостной точности?

— Позвольте включить моих актеров, господин офицер, — просит Бернардье.

— Включай, только смотри, без глупостей. Теперь вы оживете — по очереди, друг за другом; не буду смотреть на ваши лица, это выше моих сил, лучше выйду. Сама понимаешь, нам не спастись, мы в их руках. А человек великий путаник, запутывает всё, что его окружает.

Вся эта театральная история — сплошное заблуждение, кончиться иначе она попросту не могла.

В мире людей царит порядок, любое отклонение от него наказуемо.

Людям нравится, когда их мир тщательно пронумерован, разграфлен, разложен по полочкам, а что до нашей отчаянной выдумки, то она — прямо-таки вызов их чувству дисциплинированности, легкомысленности и неуважения к общепринятым нормам они нам не спустят. За поругание добропорядочности, за своеволие пощады от них не жди. Вот чего я не могу понять. Принцесса: почему правила нравятся людям больше, чем прелесть сумбурности?

Порядок. Порядок во всем.

Порядок превыше всего. А знаешь, почему? Потому что упорядоченный мир ясен.