— Меня никто об этом не просил, — отвечает Роланд без тени улыбки.

***

Вечером Коннор и Адмирал встречаются в обстановке строжайшей секретности за чаш­кой кофе из машины, которую Коннор, как предполагается, починил. Разговор идет о Ро­ланде и о подозрениях Коннора относительно него, но Адмиралу этого мало.

— Подозрения, слухи — все это отлично, но не то. Нужны доказательства. Твои чувства — это твои чувства, но прямых улик нет, — говорит Адмирал, добавляя в кофе виски из фляжки.

Рапорт Коннора окончен, и он собирается уходить, но Адмирал его не отпускает. Он нали­вает ему вторую чашку кофе, после которой он, вероятно, всю ночь не сможет сомкнуть глаз. Впрочем, если принять во внимание сложив­шуюся ситуацию, думает Коннор, спать, види­мо, и так не придется.

— Очень мало кто знает о том, что я собира­юсь тебе рассказать, — говорит Адмирал.

— Тогда зачем мне об этом рассказывать? — спрашивает Коннор.

— Потому что это в моих интересах. Я хочу, чтобы ты знал.

Коннору импонирует прямота Адмирала, однако такой ответ тем не менее, будучи чест­ным, оставляет за кадром истинные мотивы Адмирала. Коннору приходит в голову, что на войне умение отвечать таким образом не раз выручало старика.

— Когда я был значительно моложе, — начина­ет Адмирал, — принимал участие в Хартландской войне. Шрамы, которые ты ошибочно принял за следы операций, я получил в резуль­тате разрыва гранаты.

— А на чьей вы были стороне?

Адмирал смотрит на него сурово. Коннор уже успел привыкнуть к манерам старика, но ему все равно становится не по себе.

— А много ли ты знаешь о Хартландской войне?

— В учебнике был параграф на эту тему, — от­вечает Коннор, пожимая плечами, — но у нас были госэкзамены, и мы до него так и не до­шли.

Адмирал с отвращением отмахивается от его слов:

— В учебниках все обернуто в сахарную вату. Никто не хочет знать, как все было на самом деле. Ты спросил, на чьей я был стороне. Дело в том, что на той войне было три стороны, не две. Была Армия Жизни, Бригада Выбора и ос­татки армии Соединенных Штатов. Так вот по­следние видели свою задачу в том, чтобы не дать двум первым перебить друг друга. На их стороне был и я. К сожалению, успеха мы не добились. Видишь ли, для возникновения кон­фликта всегда требуется какой-то повод — раз­ница во мнениях, какой-нибудь спорный пред­мет. Но к тому времени, когда конфликт пере­растает в войну, повод уже не важен, потому что в этот момент важно только одно: насколь­ко сильно противоборствующие стороны друг друга ненавидят.

Прежде чем продолжить, Адмирал добавля­ет в кофе еще виски из фляжки.

— Период накануне войны был страшным. Все привычные понятия, помогавшие нам от­личить добро от зла, были вывернуты наизнан­ку. С одной стороны, люди убивали акушеров и гинекологов, делавших аборты, чтобы защи­тить право на жизнь, с другой — многие женщи­ны старались забеременеть лишь ради того, чтобы продать ткань плода. И лидеров выбира­ли не по способности вести за собой людей, а по умению упрямо защищать какой-нибудь один предмет. Все это было за пределами добра и зла! Затем произошел раскол в вооруженных силах, противоборствующие стороны получи­ли боевое оружие, и две группировки превра­тились в две армии, полные решимости унич­тожить друг друга. А потом был принят Билль о жизни.

Когда Адмирал произносит последнюю фразу, у Коннора по спине бегут мурашки. Раньше он законами не интересовался, но с то­го момента, когда он узнал о решении родите­лей, стал смотреть на вещи иначе.

— Идея о том, что беременность можно пре­рывать ретроспективно, путем расчленения ребенка, достигшего определенного возраста, возникла в моем присутствии, — продолжает Адмирал.